… и компания

– Ипполит, родной мой, успокойся, – рыдала Сара, когда распростертое на кровати тело пыталось со стоном повернуться. Она склонялась над умирающим, но не могла проникнуть в тайну его предсмертной исповеди.

– Он мучается, он чего-то ищет, хочет. Скажите же вы, чего он хочет? Скажите, – шептала Сара, обращаясь к сыновьям.

Спустились сумерки. В этот вечер гудок молчал. Рабочие тихо расходились по домам. Но вскоре многие вернулись. Кое-кто остался здесь на ночь, и мрак, укрывший город, укрыл и их – теплый, умиротворяющий мрак, напоенный ароматом глициний.

– Он беспокоится, – говорила Сара врачу. – Я это чувствую. Почему он так беспокоится, господин доктор? Ведь он заслужил спокойной смерти.

– Ни один человек, сударыня, не заслужил ее. Когда больной проснется, дадите ему три капли этого лекарства на куске сахара. Смерть, сударыня, не такая уж легкая и милосердная вещь. Лед у вас есть? Для головы! Прекрасно. Меняйте лед каждые два часа, сударыня. Я ночью еще загляну, в два-три часа. Только дети, сударыня, умирают тихо.

– Бог мой, но разве он не отстрадал своего при жизни?

– Если пульс будет чаще ста двадцати, немедленно пришлите за мной. Видите ли, сударыня, человек перед смертью должен подвести свой внутренний баланс – иначе душа не умрет спокойно. А душа должна умереть, – тогда спокойно умрет и тело. Мои слова, быть может, покажутся вам не особенно правоверными. Но ничего не поделаешь. Именно так оно и происходит. Следите, чтобы больной не раскрывался. Если он пропотеет, это не плохо, только тут же смените белье. В эти часы, сударыня, ваш муж взвешивает все «за» и «против». Если ему удастся подвести итог, он умрет тихо. Вот почему мы, врачи, стараемся, насколько это в наших силах, продлить жизнь умирающему. Второе промывание, сударыня, ровно в десять часов. Это очень важно.

Но в эти сутки Ипполит так и не подвел последнего итога. Только после двух дней и двух ночей непрерывных поисков, отчаявшись найти то искомое, которое уравновесило бы баланс, он возжелал отдохновения и отдался потоку, увлекавшему его к цели.

В доме снова захлопали двери. Возле кушетки, на которой тревожным сном забылись дети, вдруг появился Гийом.

– Скорее идите попрощаться с дедушкой. Только тихо! Тихо!

Жюстен и Лора испуганно вскочили; их поразила наставшая в доме тишина – затихли сиплые и сердитые звуки. Целые сутки этот хриплый свист испорченного насоса то замирал, то снова набирался сил.

Дедушка полулежал, откинувшись на груду подушек, и молча смотрел на вошедших. Его голый череп блестел, голова все время падала на грудь, нижняя губа свисала на запавший подбородок, что придавало лицу выражение бесконечного сострадания. Звук насоса был здесь еще слышен: хриплые судорожные вздохи, прерываемые долгим молчанием. В углу кто-то плакал. Сара, в черной шапочке на аккуратно уложенных волосах, стояла у изголовья и сухими, лихорадочно блестевшими глазами не отрываясь смотрела на мужа.

А он из-под опущенных век следил за приближавшимися к постели детьми. Накрахмаленная рубашка вдруг заходила на груди, и старик, подняв руку с обвисшей кожей, указал на детей:

– Де-де-дети!

Правый, непарализованный, глаз вдруг тревожно забегал, желтая пленка покрыла роговицу. Сара нагнулась над умирающим. Нужные слова наконец нашлись.

– Дети… фабрика… Миртиль, честные хорошие дети… работа… богатство… нет… не надо… остерегайтесь… Деньги… нет не надо… помните… Сара, любовь моя!

Все бросились к постели, толкая друг друга.

– Уходите! – крикнул кто-то детям, и они очутились на лестнице.

Душа Ипполита Зимлера нашла наконец то, чего искала, и, подведя последний итог, покинула тело, которое теперь, без нее, должно было вернуться в обширный мир вещей.

VI

– Эге, да они даже не дали покойничку окоченеть как следует!

На другой день после похорон Ипполита весь Вандевр чувствовал себя скандализованным. Очевидно, Зимлерам суждено было удивлять своих сограждан. Но в этот вечер они удивили даже Сару. Когда вой фабричного гудка разорвал тишину, старуха закрыла лицо руками, стараясь не видеть и не слышать такого кощунства. А когда Жозеф и ее любимец Гийом пришли позвать ее па заупокойную молитву, они увидели застывшее лицо и плотно сжатые губы матери.

– Вы! Бесстыдники! Даже двенадцати часов не молились за покойного отца!

Но когда дядя и племянники, раскрасневшиеся, охрипшие от слез, решили отправиться на фабрику, наступил черед удивляться Жозефу и Гийому. Дядя Миртиль твердым шагом вошел в ткацкую мастерскую и, подозвав кивком Зеллера, двинулся в утренний обход по фабрике вместо покойного Ипполита.

В половине двенадцатого дядя Миртиль уже сидел в застекленной будке Ипполита на его кресле. Увидев племянников, он нахмурился всем своим трехступенчатым лицом, схватил со стола пачку писем и бросил на Жозефа ядовитый взгляд:

– Что это такое, а? Вот, не угодно ли? Вернейль пишет, что в последней партии два куска сукна были плохо стачаны! Кто у нас на этой операции?