И конь проклянет седока...

В следующий миг я полетел в бездну, перебирая ногами в тщетной надежде ощутить утерянную опору. Я летел, а мне казалось — висел в плотном тягучем тумане, и прижимал к себе копье, ожидая, что из тумана выбегут вампы с ножницами наперевес…И я действительно не летел. Я стоял. А вокруг шумел переполненный торговый зал, я разглядел это не сразу, оглушенный шумом. Я держал в руке копье, а вокруг сновали люди, и копье рассекало толпу, как бушприт.

Кто-то тронул меня за плечо. Я повернулся. Глаза были те же, и только благодаря им я понял, что передо мной — та самая женщина. Только одета она была совсем иначе, а рядом с ней жались друг к дружке несколько детей, и смотрели на нас огромными испуганными глазами.

— Прощай, — снова сказала она.

— Нет, — ответил я, и, боясь, что она уйдет, схватил ее за руку. Объясни…

— Некогда, — тускло сказала она. — Надо отвести детей. У кого-то из них есть дом, у кого-то — нет. Их нужно пристроить.

И тут передо мной забрезжил свет. — В детдом?

— И в детдом, — кивнула она рассеянно. — Волокита… Но все же лучше здесь, чем ТАМ…

— Ты выводишь детей? — спросил я, затаив дыхание.

Она промолчала.

— Из того безумного города?

— Из одного — в другой. Да. И не только детей.

Она повернулась и пошла, дети послушно заторопились за ней.

— Подожди! — я отшвырнул ставшее вдруг ненавистным копье. Оно со звоном покатилось под ноги толпы, кто-то отпрянул, кто-то даже не обернулся. Подожди. Я ведь тоже могу…

— Может быть, — серьезно кивнула она.

Я шел за ней, но все еще не чувствовал, что окончательно вернулся. Мир вокруг был тем же — и уже не тем. Мне показалось, что к виду копья, валяющегося под ногами, здесь давно привыкли.

Над прилавком, забитом тканями, хищно защелкали ножницы в руках молодой продавщицы. Я вздрогнул и снова схватил за руку свою провожатую.

Она остановилась. И вдруг сказала:

— Возвращать заблудившихся и заблудших, находить потерянных, спасать детей от кошмаров… Если ты сможешь… Что ж, тогда ты тоже будешь проводником. Посмотри — видишь, вон там, на ступеньке, плачет ребенок? Подойди к нему. Узнай, из какого он мира, и отведи его туда. Ты сможешь?

Я хотел сказать, что не знаю, но не сказал, только смотрел ей в глаза.

— Иногда это так же трудно, как воскрешать мертвых, — она вздохнула. Ну, некогда мне…

И ушла. Мгновенно растворилась в толпе, как будто ее и не было, и дети, которых она вела, тоже исчезли.

Кажется, я попал куда-то не туда. Может быть, это мир еще страшнее, чем тот, в котором я только что побывал… Но кто-то же должен связывать эти миры, эту бесконечную цепь, иначе она прервется, и тогда… Малыш держался за поручень неподалеку от эскалатора, смотрел прямо перед собой; он не звал на помощь, лишь слезы — крупные и до странности круглые, как горошины — скатывались по щекам. Я присел и сказал:

— Ну, здравствуй. Он перестал плакать и взглянул со страхом — наверное, принял меня за вампа, или за одного из Нижних, а может быть, из Последних. Но слезы сразу же высохли, и я почувствовал огромное облегчение.

И я стал проводником.

Время от времени мы встречаемся у колонн в торговых залах, или на улицах, или даже у карусели в Приморском парке. Мы стараемся не замечать друг друга. Но если я вижу, как кто-то из них берет за руку незнакомого плачущего ребенка, я знаю: мы все еще здесь, и все еще занимаемся своим делом, и, значит, есть надежда, что эти времена — не самые худшие из громадного множества времен.

Никто не сможет помешать нам, никто не отнимет у нас наших детей. Мы возвращаем детям их собственный мир.

Уж я-то знаю, как все это страшно. В конце концов, я сам был когда-то мальчиком, которого однажды взяли за руку и увели в другие — плохие времена. И к этим новым, чужим временам я до сих пор не могу привыкнуть.

Но те, что приходят ОТТУДА…

Колыбель мертвецов

Сон второй

В тесном, переполненном городе, где улицы похожи на пещеры даже днем, забываешь, что где-то есть солнце и море.

Этот сон сначала казался просто ностальгией по солнцу и морю.

Потому, что я лежал на песке, закрыв глаза. Сквозь веки чувствовал горячее солнце и легкий щекочущий ветерок, и кроме того, слышал крики чаек и плеск волн. Даже голос с причала казался сонным, странным, нереальным: «Начинается посадка на теплоход, следующий до пристани „Эрмитаж“»…

Можно было лежать так долго-долго, грезя о спокойной жизни в хижине у моря, на пустом берегу, бесконечно далеко от наркоманов в грязном подъезде, неистребимого запаха мочи в утреннем автобусе и тягостного ощущения, что все хорошее уже позади. И еще — что живешь не среди людей, а все в том же загаженном скотном дворе, и ходишь по колено в свином дерьме, ожидая забоя как праздника.

Можно было лежать… но праздники слишком быстро кончаются. Что-то заслонило солнце. Я открыл глаза.

Вместо ослепительного неба — серая пелена. Из нее валит снег крупными мягкими комьями. Море кажется черным, а берег — ослепительно белым.

Так началось мое второе путешествие в Ночной мир.

* * *