И лун медлительных поток...

— Ну-ну-у, дела! — сокрушается купец. — А рыба-то одна к одной, золото! Знал бы, что столько рыбы… три безмена бы взял. За пушниной ведь только ехал, за шкуркой. Ну, ладно! — махнул рукой Пагулев. — Кручиниться начнешь, сам себя потеряешь. Придется выручать вас от такой беды и скудости…

— Выручай, прат, — сунулся к нему Сандро. — Тумай…

— А вот! — осенило вдруг купца. — О господи, да как я мог забыть, что мерка моя при мне. Дугой вешать будем! — решительно сказал Пагулев.

— Ду-го-ой? — поразилась толпа и качнулась из стороны в сторону. — Как так дугой? Однако и дед мой такого не видел…

— Да просто, — махнул рукой Пагулев. — Ставлю дугу в снег… А ну, выпрягайте! — приказал купец. — Ты… вот ты, Спиря, выпрягай. — Он показал на розвальни с высокой дугой. Спиря быстро, одним движением ослабил чересседельник, дернул за супонь, распахнул хомут и освободил дугу. — Вот так! Гляди, честной народ… Ставлю я эту дугу в снег, — и вся толпа качнулась к нему, качнулась слитно и многотело, — а под нее выкладываю рыбу… Вот так, под самый верьх. Самый раз под самое кольцо. Видел, кучка? А потом сколь вешай, сколь не вешай — пуд ровнехонько…

— Ай-е! Щох-щох! — поразились евринцы. — Здорово… здорово ты придумал… Давай под дугу… пуд ровнехонько!

— Вот это да! — восхищенно хлопнул себя по коленкам Тятенька Филя. — Вот это работа!

И пошло дело. Принялись евринцы рыбу мерзлую под дугу пихать, да плотно, одна к другой. И распрягли еще коней, и уже три дуги в снегу — для головки дуга, для крупной дуга, для средней рыбы тоже дуга.

— Мирон, а Мирон, — вцепился в плечо Картина узкой птичьей лапкой Тятенька Филя. — Ты чего же глядишь на разбой, шаманья душа! Али ты с ним заодно? С этой лахудрой задумал деревню оголить? — пронзительно глянул Филя.

— …Понял? — хохочет купец, и колышется рыжая борода — лисий хвост. Сверкают крупные белые зубы. — Знай наших! Три безмена надо бы, а счас, смотрите, как быстро да ловко…

— Так он же рыбу у всех покупает! — не понял еще Мирон, хотя в быстроте, решительности и каком-то затаенном, несломимом упорстве Пагулева чуялась ему опасность.

— О, ловко-ловко! — восхитились евринцы, забегали, принялись помогать друг другу. — Смотри, как быстро у нас, брат Пакуль.

— Дурак, — плюнул в сугроб Филя. — Он, Мирон, счас цену свою обозначит. И станет та цена — закон! И станет она петля, и ты суешь туды деревню.

А Пагулев не торопясь ходил от поленницы к поленнице и, записывая, говорил Кирэну, что ни на шаг не отставал от купца, запоминая каждое слово:

— У Молоткова пять пудов головки да пять пудов крупной… семь пудов средней… Так смотри, Кирэн, дальше: Чейтметов — двадцать пудов головки… тридцать пудов крупной. Мирон? — остановился купец. — А где твоя рыба, ты же многопайный?

— Рыбу отвез в Гари. Четыре воза. Торговец всю безменом вешал, — хмуро ответил Мирон. — Худо делаешь, брат Пагулев.

А возчики тем временем обернули сани в бересту, навроде берестяного куля-кошеля, и на одни сани плотно погрузили головку, на другие — только крупную. Не мешали рыбу…

— Я худо делаю? — удивился Пагулев и зорко вгляделся в Мирона. — Да она прокиснет, ваша рыба, рекой унесет. А сколь за пуд тебе товару давали?

— Товар взял какой хотел! — отрезал Мирон. — И денежку.

— Эй, мужики, помогай! — крикнул купец евринцам. — Давай так — взвесил рыбу и сам укладывай в сани. Укладывай плотненько да увязывай. Давай, давай, — торопит купец. — День не ждет. Время денежку гонит, проспал — в разор пошел… Так ты ничего не возьмешь у меня, Мирон? — осторожно, не отпуская с лица улыбки, спросил Пагулев.

— Он не возьмет, так я возьму! — вошла в разговор Апрасинья. — У меня сыны растут, им выкуп собирать надо.

— Во-от! — усмехнулся Пагулев, правильно он рассчитал.

А Кирэн содрогнулся: как далеко в человеческую душу мог смотреть этот рыжебородый. Наверное, он не совсем купец. Наверное, он оборотень. Нет, не надо… совсем не надо стать его доверенным человеком…

— Вот! Во-от! — торжествующе протянул Пагулев. — Мудрая ты женщина, и бог наградил тебя сынами. Чего возьмешь?

— Ружья и охотничий снаряд возьму, — ответила Апрасинья. — Только за деньги.

И торопились евринцы, и радовались возбужденно и счастливо, перекликались под высоким и прозрачным небом не разгибая спины — вот повезло! — освобождались от богатой рыбы, которую безлошадные так и не могли вывезти с реки. Торопились евринцы и туго, плотно набивали двадцатипудовые пагулевские возы отборнейшей рыбой.

— Давай мне ружья и порох! — густым голосом потребовала Апрасинья. — А тебе дам денежку.

— Ладно! — морозно выдохнул купец. — Тебе дам за-ради уважения, ибо ты есть Матерей Мать.

И каждому отсыпал брат Пакуль муки и круп, соли и сахару, чаю байхового и плиточного дал, табаку вроссыпь и плитку для жвачки, пороху дал, дробь, ружья, топоры, капканы. Много дал купец Пагулев евринцам, обоз много привез добра, — брали те, у кого рыбы было много, брали и те, у кого было поменьше, давал он в долг и на запись, на завтрашнюю реку и только что народившегося соболя в урмане. И вина, и огненной воды тоже дал.