...и мать их Софья

– Да ладно, мам, не парься! Давай лучше Мишкину свадьбу обсудим! Знаешь, ты когда спала, ее жених приходил, хотел официальное предложение сделать. Он же не знал, что у нас Машка пропала... Так что у нас теперь Мишка – невеста! – на одном дыхании протараторила Сашка. Потом повернулась всем корпусом к Мишке, лихо подперев красивое бедро кулаком: – А мы тебя так просто не отдадим! И не надейся! Ты у нас не абы как, а с высшим образованием невеста, умница-разумница, еще поискать таких! А на свадьбе я на столе стриптиз станцую, вот веселуха будет! Как приложение к твоему диплому!

Соня весело рассмеялась, легко, по-девичьи, словно что-то отпустило внутри, как будто ушла противная внутренняя тревога, паутиной затянувшая душу.

– Сашк, достала уже своим стриптизом... Хватит уже! Оно тебе надо? – заворчала смутившаяся было Мишка.

– Да, Саш... Может, ты подумаешь? Может, и правда тебе это не надо? – отсмеявшись, тихо спросила Соня.

– Не знаю, девочки. Надо, наверное. Я так чувствую... Все равно буду делать то, что задумала.

– Ну тогда покажи хоть, как это выглядит. Можно нам с Майей на репетицию прийти?

– Ой, она ж просила позвонить! А который час? – спохватилась Сашка.

– Поздно уже. Она спит, наверное. Удивительный человек твоя Майя, Сашка. Я ж всегда себя за умную почитала, а поговорила с ней и поняла, что я абсолютная дура! Сердце обожгло, пробило, торкнуло, как хотите... Вы простите свою глупую мать...

– Ой, да ладно, мам, опять начинаешь! Мы тебя любую любим и принимаем, и с обожженным сердцем, и пробитую, и даже слегка торкнутую...

Соня опять засмеялась, легко и благодарно. Потом прислушалась, подняв кверху палец. Из ее комнаты доносилось негромкое Машкино кряхтение, похожее на частый сухой кашель.

– Пойду температуру померяю... А вы спать идите, скоро уже светать начнет! Завтра вам рано вставать.

Девочки как по команде послушно встали из-за стола, ушли в свою комнату. Соня подошла к лежащей на диване Машке. Та спала, выпростав из-под одеяла худые ножки, тяжело дышала носиком. От прикосновения ко лбу Сониной ладони вздрогнула, проснулась, удивленно уставилась на мать.

– Спи, Машенька... Все хорошо, ты дома, со мной.

– А папа где?

– Я его попросила, чтоб он тебя ко мне привез. Папа тебя любит, и я тебя люблю, я, знаешь, как соскучилась!

– И ты на меня сердиться не будешь, что я без спросу ушла?

– Нет, что ты, не буду.

– А где Миша с Сашей?

– Дома, Машенька, дома. А ты поспи со мной рядом, ладно? А утром мы проснемся и позовем в гости тетю Надю с Лизкой. И вместе с тобой пирог испечем. Такой же вкусный, как у тети Нади... У нас ведь тоже получится, правда?

Соня что-то еще ласково приговаривала Машке на ухо, гладила по спинке, по рыжим волосам, прятала холодные ножки под одеяло, пока не почувствовала, как под ее рукой уходит из Машки напряжение и страх, как она беззаботно проваливается в свой детский сон. Потом прилегла тихонько рядом, боясь потревожить то ли спящую дочь, то ли свое новое хрупкое состояние, которое еще до конца не поняла, не осознала, но которое теплым покоем переполняло ее душу.

Странный ей снился сон. Она видела себя в освещенной ярким и в то же время каким-то мертвенным светом галерее, похожей на длинный узкий коридор. В коридоре нет ни одной двери, только в конце его светится что-то похожее на проем. Соня движется к этому проему, ей надо быстрее дойти до него, выйти из этого страшного коридора. Но чем быстрее она идет, тем дальше и дальше отодвигается видимый вдали выход. Свет становится таким ярким, что режет глаза. Вдруг она замечает, что стены коридора совсем не пустые и голые, как ей показалось вначале. На них висят портреты ее любимых классиков, все как полагается, в красивых золоченых рамах, только что-то странное, жутковатое бросается в глаза, отчего она пугается, становится страшно идти совсем одной по этому светящемуся мертвому коридору. Вот Александр Сергеевич чуть развернул в ее сторону свой необычный профиль, обдав холодной высокомерной улыбкой. А вот, глядя на нее, сердито свел широкие седые брови Лев Николаевич. Во взгляде Федора Михайловича Соня увидела больное какое-то равнодушие, даже, как ей показалось, скрытую неприязнь... Даже любимый Антон Павлович неодобрительно блеснул на нее своим пенсне, внимательно проводив грустными глазами. Соню охватила паника, она уже бежала по длинному коридору, стараясь изо всех сил не вглядываться в эти живые портретные лица. Они сердито изгоняли ее из своего мира, недовольно смотрели вслед, но до выхода еще так далеко, и сколько ни беги, а он не приближается...

Проснулась она от звонка, испуганно соскочила с дивана. Принялась нажимать на кнопку будильника, стрелки которого указывали на шесть утра. Потом сообразила, что звонит телефон. В комнате было совсем светло, за окном весело щебетали птицы, радуясь наступлению нового дня. «Вот приснится же бред какой, хуже самого страшного кошмара, – подумала Соня, встряхивая головой и беря телефонную трубку. – То романы во сне пишу, то классики меня изгоняют... Так и с ума сойти можно от собственной впечатлительности».