«...И места, в которых мы бывали»

— Таких нет. Но когда работал на Енисее в Абалаковской партии, был у нас Ваня-китаец. Это в русском варианте. Фактически его звали Дян Женчун. В тридцатых годах он незаконно перешел границу. Ему вкатили десятку. Отсидел, вышел, женился на русской, настрогал, как говорится, пятерых китайчат, научился работать на ручном бурении, оказался неплохим мастером. В этом качестве он у нас и работал, Но году в пятьдесят девятом пришло письмо из посольства. Его пригласили в Китай на побывку. Он поколебался и решил ехать. Жена, понятно, в панике: у него там тоже четверо детей осталось. Она и боялась, что не вернется ее Ваня. Не зря же посольство о нем вспомнило. А Ваня, как Ваня, не хуже других китайцев, кого их правительство хотело выгрести отсюда, как специалистов. Или украл, или купил у кого с килограмм победита (говорили, что в Китае это большой дефицит), залил его в кастрюльке топленым маслом и покатил на родину. На границе победит вытряхнули, масло вернули — «Езжай, Ваня». Он и поехал. А дома узнал, что дети его выросли, первая жена давно умерла и фактически никого там у него не осталось.

— Что, совсем никого?

— Так он сказал, когда вернулся. Его старший сын у них какой-то большой начальник. Ему и было приказано уговорить Ваню совсем переехать в Китай. Обещали поставить начальником экспедиции, дать дом и прочее. Ну, он покивал головой и подался в Россию-матушку. А когда приехал, мы спросили его, как жизнь в Китае. И вот тут он много рассказывал, и, как ты говорил, его уже все хорошо понимали. Потому как рассказывал он одними матюгами. И побежал наш Ваня в райисполком просить, чтобы дали ему наше гражданство.

— Дали? Они тогда все просили об этом. На Совруднике тогда очереди их стояли.

— Дали. Мы тогда всей экспедицией за него просили. Уважили нас.

— Ну, сейчас этого экземпляра увидишь.

В свете фар впереди стало видно, как вдруг разошлись в стороны стенки снежной траншеи. Через минуту мы были уже на широкой ровной площадке, слева от которой возвышался большой старый когда-то крашеный дом с едва светящимися окнами. Перед ним стоял большой бульдозер на базе Т-100 и негромко тарахтел дизелем. Его нож, «лопата», как говорят приисковики, был поднят, и казалось, что он сейчас сорвется и пойдет чистить те горы снега, что остались позади.

От дома к нам метнулась маленькая фигурка в обычной стеганой телогрейке, что само по себе было необычно: все, кого мы видели за дорогу, щеголяли либо в нагольных полушубках, либо в меховых костюмах летного типа. Николай нагнулся и посмотрел на врезанные у приборной доски авиационные часы, на которых имелась даже надпись «время полета». Засек время, понял я. Николай впервые за весь путь выключил двигатель и проговорил себе под нос:

— Пока ужинаем, не застынет. Да и мороз послабшал.

Я возражать, понятно, не стал. Тем временем человечек в телогрейке подбежал к нам и закричал:

— Плиехал, да? Ужинать будес?

— Да уж, приехали. Будем ужинать, конечно. Зачем еще к тебе заезжать? Беги, готовь.

Повар китаец, а это был он, быстро-быстро засеменил к дому ногами, обутыми в огромные валенки, а мы вылезли на снег, кое-как размялись. Николай спросил:

— Как твоя спина, не болит? Меня эта болячка тоже часто достает. Знаю, каково это.

— Вроде отпустило совсем. Пошли?

Мы зашли в дом, сбросили свои меха, подошли к здоровенному рукомойнику. Хозяин уже ждал там с большим вафельным полотенцем. Вымыв руки, мы уселись за тщательно выскобленный стол, а хозяин метнулся к плите, где кипело несколько немалых кастрюль. Китаец поставил перед каждым из нас по эмалированной миске пельменей в бульоне и спросил:

— Чай будес?

— Обязательно, хотя у нас есть свой. Но твой все равно лучше, — ответил Николай.

Потом уже с набитым ртом спросил:

— Сохатый, как я понимаю?

— Оннако да. Тунгусы плитассили.

— То-то у тебя всегда то тунгусы, то сам под машину попадет, а мясо никогда не выводится. А оленины нет?

— Совсем нету. Откуда?

— От тех же тунгусов, или русских. Они ведь тоже не хуже стреляют. Ладно, на обратном пути заеду, постарайся, чтоб тунгусы привезли тебе олешка. Лады?

— Как я могу за них лучацца? Будут, значит, будут. Нет, так нет.