И на Солнце бывает Весна (СИ)

Я затеялся писать воспоминания, чтобы ты, Мишенька, знал правду о своих родственниках. Запомни: твой прадедушка, мой отец Матвей Звягинцев, был гениальным радиоинженером, хотя его имя вычеркнули из истории. И виной тому... конечно я. А, может быть, то самое время, в которое нам выпало жить. Но как сказать, ведь, с другой стороны, именно сталинская эпоха позволила ему, простому пареньку, подняться с самых низов, стать тем, кем он стал. И так больно упасть. В тот злополучный день в моей комнате мы оказались не одни с майором - шевелился в углу, невольно выдавая свое присутствие, как раз мой отец. Он сидел прямо на полу - то ли сам выбрал такое незавидное место, то ли дядя Женя не разрешил сесть на стул. Папа был растрепанный, в рубашке с оторванными верхними пуговицами. В темноте было трудно понять, но мне показалось, что глаза его воспалены, а подбородок дрожит. Возможно, его допрашивали.

Если бы я знал, что вижу отца... в последний раз. Я бы бросился к нему, попросил прощения за всё-всё, попробовал бы найти какую-нибудь тонкую, но нашу общую связующую нить, и с ее помощью вернуть то время, когда он держал меня на руках, воспитывал, брал на демонстрации, субботники. Мы бы объяснились - пусть даже в присутствии свидетеля. Не думаю, что он остановил бы тогда эту сцену... Но она не произошла. И во многом потому, что в запуганных и злых глазах отца я прочел... жгучую ненависть ко мне. Это я - ленивый барчук и мечтатель, не знающий цену куску хлеба, в один миг переехал всю его жизнь, великолепный путь талантливого, ничем не запятнанного советского человека. "Щенок, что ты натворил! Ты же нас всех подставил!" - я смотрел на него и угадывал мысли. Они рвали меня, как сотни голодных псов, и хотелось, чтобы эта гнетущая тишина оборвалась. Кто сделает это первым?

В противоположном углу стояли большие напольные часы, барские, середины прошлого века - отец, как я уже писал, увлекался стариной, летом обязательно выезжал в села и покупал разное добро, хотя многое, по его же словам, отдавали задаром, или за табак. Вот и эта громадина. Комната замерла в ожидании, и лишь золотой кругляш маячил из стороны в сторону, отсчитывая наше время. За окном пели птицы, наверное, гуляли пары. А мы... слушали бег времени, и каждый улавливал его смысл по-своему. Я так и не мог понять, почему всё, что происходит, вообще стало возможным - я ни в чем не виноват, отец - тем более кристально чист. Почему же он опустил голову и дрожит, судорожно сжимая и разжимая кулаки?

Я украдкой взглянул на дядю Женю - тот будто и не замечал нас обоих. Он внимательно читал какие-то бумаги, порой подчеркивая что-то химическим карандашом. Со стороны можно подумать, будто мы заглянули к нему на работу и ждем, когда он закончит дела, чтобы потом отдохнуть и спеть его любимые песни под баян. Ну, как раньше. "Мы красные кавалеристы".

Дядя Женя рявкнул, закашлявшись в кулак, и мы с отцом вздрогнули. Затем он закурил папиросу, и мне вспомнилась мама, которая никогда никому не разрешала дымить в доме... Глядя на то, как искрится, щелкает уголек, я уяснил - передо мной не старый друг отца, не тот человек, который давно-давно любил катать меня на плечах и рассказывать о своей службе в конармии в гражданскую и о том, какие бывают лошади. Нет, это бы майор госбезопасности. Бесстрастный, собранный и... чужой. Он вникал в бумаги, которые, вероятнее всего, имели дело к нам, или ко мне. Так прошло полчаса - массивные часы с боем сообщили об этом с педантичной четкостью царских времен.

- Так, ты совсем плох, - произнес он наконец, - для начала переоденься в чистое, хорошее, а то выглядишь, как Гаврош. Хотя какой ты, - он сплюнул в пепельницу, которой служила для него статуэтка-лодочка, сделанная мной из коры дуба. - Чего молчишь? Ждешь, что я выйду что ли? Живо вставай и перемени белье. И как это ты только воспитал такое? - последнюю фразу он сказал не мне, но и к отцу даже не повернулся.

Пока я рылся в шкафу, дядя Женя не сводил с меня глаз, постукивая пальцами по столу. Звук стал невыносим - словно мне на плечо сел дятел и копался клювом в ушах. Хотелось закричать, рвануться к двери, но я только сжал зубы и молча натягивал рубаху.

- Вот, правильно, теплее одевайся, - я не знал, язвит ли майор, или советует.

Свернув и бросив в угол грязные штаны, я сел на венский стул рядом с книжной полкой. Дядя Женя что-то писал, и я подумал, что тишина затянется еще на полчаса, однако он, не отвлекаясь от бумаг, сказал:

- А чего ты там сел-то? Давай к столу, помощь твоя нужна, - он на мгновение поднял глаза на печатную машинку. - Поможешь мне документы отщелкать? Ты же, Николай, насколько я знаю, отлично печатаешь? И корреспондент, и наборщик из тебя отличный, ну просто ударник! Ну что, поможешь, а то рука ой как устала, - и он бросил карандаш. - Жалко только, у твоей "Москвы" буквы "м" и "с" западают, придется их потом чернилами вписывать. Но это ничего. Ну, чего молчишь?

- Вы серьезно?