И неясностью неба, и его ясностью

Мы бредем, от жары тупея.
А в карманах по полмертвеца.
На ветвях как-то зло зеленея,
Ожидают с погоста гонца.

Обошли от греха столб и тумбу,

Переплюнули через плечо,
Не взглянули в цветочную клумбу —
Там закрыто тяжелым ключом.

2

Мне не в пору водой давиться,
И речного не хочется дна.
Пусть хохочет, пусть веселится
С головою собаки Луна.

Синий бархат Невы глубокой

Променяю на тот пейзаж,
Там, где я и мой пес-лежебока,
Там, где он – мой единственный страж.

Не вернусь я в жару немую,

Где ломает ребра лакей,
Где свою я погибель чую
И ищу на руинах друзей.

Я закроюсь один в овраге,

С головой уйду в облака,
Постелю себе на бумаге
И останусь тут навсегда.

В ночной час

Закричи – не аукнется,
Попроси – не откликнется,
В этом городе, кажется, стало еще темней.
То ли мертвый о дерево стукнется,
То ли призрак протащит кусок цепей.

Я таращить глаза должен ночью без лампочки,

Как суют они в руки мне билет на паром.
«Вас троих, – говорят, – будет вполне достаточно,
Чтоб Неву или Стикс бить кровавым веслом».

Закричи – не аукнется,

Попроси – не откликнется,
В этом городе, кажется, стало еще темней.
Так закончится, так рассыплется
То ли сон, то ли жизнь у вчерашних людей.

Бунюэлю

Ты еловым пальто уложена,
Аквилону холодному рада,
Зеркала твоих залов ухоженных
Исписала губная помада.

Ты свечой-идиоткою кажешься,

Просишь свет не включать – таишься.
То наденешь наряд монашеский,
То развратному герцогу снишься.

Всей священной воды в купелях,

Чтобы смыть с тебя грех, не хватит,
Хоть в каких-то безумных целях
На руках у тебя распятье.

Будь свободна, будь радостна, проклята,

Я тебя не боюсь, проказу.
Мандариновым иероглифам
Не внемлю я глухому приказу.

Белая ночь

В самом сердце реки напротив,
Где равняются день и ночь.
Свечка там, россыпь света бросив,
Небу спящему хочет помочь.

Мы с тобой у окна, на стульях,

По стене бегут тени фар.
А услышит наш Бог сутулый,
Что в груди у меня пожар?

Как же быть ему – он же в рясе,

Он известный в кругах демиург.
Но пока спит Невою штази,
Ты смотри, как хорош Петербург.

Memento mori

Тихой дедовой мельницей
Я проживаю года,
Летней жаре-бездельнице
Ставлю в пример холода.

Руки к перу тянутся.

Знает душа, что писать.
Книги уйдут, не останутся,
Музу мне снова ждать.

Я по столбам каменным

И по макушкам берез
Лезу туда, где пламенных
Не утирают слез.

Жду, когда тьма опустится,

Сердце устанет болеть.
Ты у окна, грустная,
Черный вуаль надет.

Вспомнишь меня плачущим,

Шрам от мяча на бедре.
Рядом щенок скачущий,
Крикнешь ему: pas sauter![1]

Черный рыцарь