... и незабудкой цветя (СИ)

— И потом он умер из-за них, — торопливо продолжает он, надеясь, что Санс дослушает. — Ты же отдал ему куртку, верно? Ты вернулся ко мне без неё, но... слушай, я был рад, что ты пришёл. Так или иначе.

Он прерывается на секунду, не зная, что именно нужно сказать сейчас. Шрам внутри болит и ноет, растревоженный происходящим, и это причиняет дискомфорт. Где-то неподалёку играет музыкальная шкатулка, которую починил человек — Папирус много раз видел, как Санс приходит к ней и сидит долгие часы, вслушиваясь в однообразную красивую мелодию. Он стоял неподалёку, зная, что брат ничего не замечает: только глядит на статую, укрытую зонтом, и слёзы тихо текут по его лицу. Он не позволял себе плакать дома, но там, у этой статуи, он всегда казался таким... уязвимым.

Папирус не знает, когда в нём проснулась подобная сентиментальность. Возможно, она всегда была в нём, спрятанная где-то глубоко-глубоко. Возможно, рассеянная человеческая душа нашла в нём свой приют, взрастив семена; порой Папирусу слышится тонкий голосок малышки, хотя он никогда прежде не слышал от неё эту фразу.

«Всегда будьте добры».

Это напоминает ему о чём-то. О чём-то давнем и забытом, что он знал ещё ребёнком, до того, как принял законы Подземелья, впитав их в себя. Ему кажется, что когда-то, наверное, они с Сансом были ближе, чем сейчас.

— Ты ненавидишь, — повторяет он, сжимая его ладони. — Ненавидишь меня, брат. Ты же знаешь, как это больно, ты видел их смерть. Почему тогда хочешь, чтобы и я прошёл через это?

Санс не может ответить. Он слабо дёргается, пытаясь высвободить руки, но, когда ему это не удаётся, то просто улыбается, хоть и грустно.

— Я не буду тебя убивать, — он сказал это уже тысячу раз, наверное. — Живи со своей болью, слышишь? Расплачивайся за то, чего не смог совершить. А я... я буду тоже. Это справедливо для нас обоих.

Это честно. Это правильно. Золотые цветы колышутся, когда Санс приоткрывает рот, пытаясь сказать что-то, но вместо звуков из горла вырывается лишь воздух. Он кивает вниз, на свои руки, и Папирус всё же отпускает их, нехотя. Санс слабо улыбается.

«Никогда не ненавидел тебя», — жесты упрощены, чтобы он понимал. — «Прости, Папс».

Цветы холодные, они обжигают ладонь. Папирус знает каждый проклятый бутон на его теле. Какая-то часть его искренне винит во всём себя: за то, что не послушал когда-то, за то, что долгие годы был неласков и далёк. Понадобилось многое, чтобы он вспомнил о важных вещах. Понадобилась чужая смерть, и эти цветы на белой кости, и безграничная боль, пережитая не им. Прошло много дней, прежде чем он выучил правильный урок.

Он не умеет быть добрым, правда. Но Санс доверчиво кладёт голову ему на ладонь, и цветы на его щеках становятся мокрыми от слёз.

Папирус чувствует, как разливается в воздухе их сладкая горечь.

Помни

Он просыпается от удушья. Темнота комнаты давит со всех сторон, когда он резко садится, наклоняясь вперёд и хватая ртом воздух. Наверное, несколько цветов снова согнулись, перекрывая доступ кислорода — такое уже случалось раньше. В первый раз он паниковал и думал, что всё же задохнётся, пока Флауи не заставил его просто успокоиться и попытаться найти правильное положение. После этого были ещё подобные ночи, но Санс уже знал, что делать. Задыхаться всегда страшно, но каким-то непостижимым образом он перестал бояться и этого тоже.

Дыхание восстановилось. Он слышит, как воздух проходит сквозь частично заросшее горло с противным свистом. От этого звука рядом с кроватью шевелится неясный силуэт — Флауи приподнимает голову, разбуженный шорохами. Санс ощущает на себе его изучающий взгляд.

— Снова?

Он кивает. Жестикулировать в темноте кажется плохой идеей.

— Ты в порядке? — Флауи прислушивается к его дыханию и, удовлетворившись, продолжает. — Отдыхай, тебе нужно поспать. Хорошо?

Он послушно откидывается на спину, осторожно, чтобы цветы остались на месте, и делает несколько глубоких вдохов. Отлично, теперь всё нормально. Флауи опускает голову, убедившись, что Санс внял его совету, и снова засыпает.

Санс хочет поступить так же, но вместо этого смотрит в потолок до утра.

***

Цветы причиняют много неудобств. С ними трудно есть, невозможно говорить — приходится использовать язык жестов, который прекрасно понимает один лишь Флауи. Ещё они болезненно тянут, когда он неосторожно одевается или цепляется за что-то. Но самое главное — они периодически заставляют задыхаться, и это, пожалуй, самое тяжёлое.

— Возможно, они завянут когда-нибудь, — говорит Флауи однажды, когда они сидят на кухне. Папирус заперся в своей комнате, громко хлопнув дверью: они с цветком снова что-то не поделили. Санс не знает, как заставить этих двоих ужиться, если такое вообще возможно. — Прошло довольно много времени с тех пор как Фриск.... В общем, они же прекратили расти. Может, они просто умрут, как любое другое растение, и тогда ты вылечишься.