И никаких чудес

Осмотрюсь, на постоялом дворе пожитки оставлю да в храме всенощную отстою. Не получится с постоялым двором, на постой к кому-нибудь попрошусь. Людей добрых на свете много. А не найду где голову преклонить, так и всю ночь в храме простою. Покаюсь поболее…

– Грешишь много? – усмехнулся косматый.

– Да, ведь, иной раз и не разберёшь, где согрешил, а где нет, – улыбнулся Зубок. – Один Бог без греха, потому и покаяться лишний раз – дело доброе. Вот я в Рождественском храме и помолюсь вволю…

– Экий ты упрямый, мы же тебе добра желаем, – нахмурился старик, хлопнул ладонью по столу, да так неудачно, что сшиб ненароком ложку и полез её поднимать.

А Зубок торопливо ел похлёбку да искоса посматривал, как мужики образам его дивятся, даже к пирогам глядельщики не притронулись.

«Ишь, любопытничают, – малость встревожился Мишута, – как бы чего дурного не вышло…»

Старик, между тем, усмотрел беспокойство офени и строго прикрикнул на своих сотрапезников.

– Эй, вы, два брата с Арбата, а ну вертай образа сюда! Хватит глазеть! Полюбовались и довольно. Пора и честь знать!

Старик собрал образа, сам сложил их в мешок и подал Мишуте, тот определил мешок в короб да ещё скорее ложкой заработал. Темнеет в зимеюю пору скоро, а потому засиживаться за трапезой неслед.

В трактире тепло, а на улице мороз сразу же принялся Мишуте щёки щипать. До слёз почти защипал, негодник этакий. Кругом всё серо. Солнце на небе лишь бледным пятном еле проглядывает, и к закату всё ближе, а навстречу бледному светилу из-за леса туча ползёт. Чёрная-пречёрная… Встревожился офеня – как бы не застала его непогода на лесной дороге, а потому и шагу прибавил.

В городе народ ещё бегал туда-сюда, праздника ждал, а как вышел Зубок за городскую окраину, так совсем пусто стало. Дорога добрая, наезженная, по такой шагать – одно удовольствие. А вот по сторонам лучше не смотреть. Не найти много радости в зимнем лесу. Окутанные снегом ёлки плотно встали вдоль санного пути, словно приготовившиеся к тяжкой битве рати. Будто ждут они напасти какой. И тоже затревожилась у офени душа от предчувствия нехорошего. Затосковал он. А тут ещё снег повалил, да такой частый, что на десять шагов ничего не видать. Жутковато путнику стало на дороге лесной. Мишута не из пугливого племени, но у страха глаза велики: они порой такое разглядят – кровь в жилах застынет. Оглянулся офеня, поправил ремень короба на плече и припустил вперёд, почаще перебирая ногами, чтоб поскорее дум мрачных убежать. И так быстро Мишута пошагал, что скоро спина взмокла. Интересно получилось: брови с ресницами заиндевели, а по спине от жара пот струится. Снег же всё чаще падает, и вдруг чьё-то тяжкое дыхание за спиной, будто великан какой по дороге спешит. А вьюга так разохотилась, что протяни вперёд руку – и ладони не увидишь. Мишута обернулся! И вовремя! Лошадь с санями по дороге галопом мчит. Еле успел Зубок в сторону отскочить. Почти по грудь в сугробе завяз. Пока выбирался офеня из плена снежного, лошади след простыл. А вместе с лошадью и тишина куда-то пропала: завыл ветер, заскрипели старые ели, где-то далеко заухал филин и кто-то заверещал. Мишута хотел бегом припустить, но дорога из укатанной тверди стала в снежную кашу превращаться. И ноги всё больше в этой каше вязнут. Никак бежать не получается. Да, какое там бежать! Идти мочи нет! Измучился офеня до самой крайности, пока к сельской околице не вышел. Остановился он у первой избы, перекрестился, отдышался и стал постоялый высматривать, да разве чего в такую непогодь разглядишь? Пришлось идти наудачу…

Метель всё яростней и яростней снег по улице гонит. Воет она, идти мешает и всё норовит пригошню колючего снега прямо в глаза швырнуть. Жуть, как метелюга подлая разгулялась. Когда Зубок добрёл до постоялого двора, и вовсе стемнело. Отряхнув на крыльце валенки, Мишута прошёл в избу. В избе хорошо: печь топится, по углам на подставках свечи сальные горят. Пол наполовину выстлан соломой, у стены лежат постояльцы. Человек пять. Стоило Зубку перешагнуть порог, как навстречу ему вышел мужик с большой головой, широким носом, с бородой бурого цвета и с узко посаженными маленькими глазками. Ни дать ни взять – медведь косолапый! Похоже, это был хозяин постоялого двора, только вот глаза у него не особо гостеприимные. Бегают настороженно. И чем-то этот мужик здорово встревожен.

– Кто такой? – как-то уж очень неприветливо встретил хозяин гостя.

– Офеня я, – поклонился Мишута, – хожу по свету белому да товар предлагаю.

– Что за товар? – мужик ещё ближе к Зубку придвинулся. – А ну показывай…

– Что ты к человеку пристал, Ефим? – раздался из-за спины здоровяка бабий голос. – Не видишь, как он с дороги устал? Негоже так гостя встречать. Покормить путника надо, а уж потом и спрос вести. Пусть сперва отдохнёт, киселю тепленького похлебает, иначе не по-людски как-то получается: гость на порог, а ты ему сразу вилы в бок. Проходи, мил человек, к столу. Досыта накормлю.

– Всем сытым быть, так и хлеба не будет, – пробурчал Ефим, немного подумал, почесал пятернёй голову и пропустил гостя.