И нитка втрое скрученная

- В таком случае, здравствуйте, - проворчал Рональд и повысил голос: Почему человек вечно должен дожидаться своей жратвы?

- Что это ты такой раздражительный? - прикрикнула на него мать. - Ишь, важный какой стал.

Чарли хмыкнул. Затем поднялся, подошел к платяному шкафу, открыл скрипучую дверцу и вытащил из стопки белья свою старую защитного цвета рубашку. Встряхнул ее, она развернулась, натянул через голову и, на ходу заправляя в вылинявшие джинсы, тоже пошел на кухню.

4

Рональд сидел на скамейке у стены за выскобленным дощатым столом и жадно глотал из эмалированной щербатой миски горячую овсянку. Кухня, как и весь дом, была маленькой и тесной, и перемещались в ней с осторожностью, по очереди, чтобы разойтись и не столкнуть чего. Скамейка и несколько ящиков, таких, чтобы они могли свободно задвигаться под стол, служили сиденьями, а по стенам висели закопченные сковороды и кастрюли. Стены были из старого рифленого железа, изнутри кое-как выкрашенного. Они держались на деревянных подпорках, наворованных или принесенных со свалки. За дверью висел старый календарь с изображением веснушчатого голубоглазого мальчика с золотыми кудряшками, ласкающего неизвестной породы щенка со счастливой собачьей физиономией. Картинка называлась "Приятели", но подпись вместе с названием мебельного магазина, выпустившего календарь, была замазана коричневой краской. Потолок из листьев картона разбух и провис, и, чтобы не задеть его, мужчинам приходилось пригибать голову. Он был черный и заплесневел от сырости. Во всем доме стоял запах плесени, но его давно перестали замечать.

Рональд уткнулся в тарелку и мрачно поглощал свой завтрак. Свет от лампы бросал блики на его напомаженную голову. Он во многом еще был подростком, трудный возраст отражался в ожесточенном взгляде карих глаз, в презрительной ухмылке рта и в дерзкой отваге его затаенных мыслей, злобных как цепные собаки.

Чарли сказал, входя в теплую кухню и вдыхая запах горящих дров и булькавшей на огне овсяной каши:

- Доброе утро, ма. Опять потекла эта чертова крыша.

- Придется тебе ею заняться, - сказала мать, не поворачиваясь от плиты. - В нашей комнате тоже сыро. - И Рональду: - Ты бы поторапливался. Пропустишь первый автобус. - И снова Чарли: - Дом того и гляди рухнет. Не знаю, что и делать, отец-то совсем болен.

- Болен, - передразнил Рональд, выскребая из миски остатки каши и поднимаясь. - Он уж болен черт-те с каких пор.

- Ты все-таки придерживай язык, когда об отце говоришь, - оборвала его мать.

Чарли посмотрел на своего младшего брата.

- Молчал бы, если нечего сказать. Не ты этот дом строил, не ты его чинишь, не тебе и говорить.

- Придирайся, - огрызнулся Рональд, хватая со стола у своей тарелки пакет с бутербродами. - Вечно придираются, придираются, придираются...

- А ну замолчи, чертенок, - прикрикнула мать и пригрозила ему разливательной ложкой. - Замолчи и отправляйся на работу.

Рональд сунул за пазуху пакет с бутербродами и стал выбираться к двери. Он поднялся, нахмурившись, встал к ним спиной, долго возился с задвижкой, пока наконец не распахнул дверь. Завеса мелкого дождя заполоскалась перед ним покрывалом из жидкого кружева.

- Только и знаете, что придираться, - сказал он, шагнул в посеревшую уже темноту и хлопнул за собой дверью.

- Просто не знаю, что с ним будет, - сказала мать, смахивая с лица прядь волос. На лбу остался след от руки, вымазанной в овсянке. - Отец ваш совсем плох, и Каролина не сегодня-завтра разрешится. А ему все трын-трава.

- Да ничего, Ронни хороший парень, - сказал Чарли. - Он еще исправится, ма, вот увидишь. - Он улыбнулся ей. - Ну, ладно, пойду взгляну, как там сегодня наш старик.

Он прошел за занавеску в другую комнату. Пламя свечного огарка, дрожавшего от сквозняка на хромом комоде, накренившемся на неровном полу, бросало неверный свет на убогую обстановку. На широкой, прогнувшейся, дребезжащей от каждого движения кровати из-под вороха старого тряпья виднелась голова старшего Паулса. Огарок высвечивал белки его глаз и отражался в медном шарике на спинке кровати.

Когда-то, очень давно, папаша Паулс был сильным, высоким мужчиной, но теперь от него остался один скелет, детский рисунок человечка. Его темное лицо бороздили следы от схваток с нуждой и болезнью, высохшее и опустошенное лицо, череп, обтянутый тонкой кожей, чудовищная маска, грубо и наспех вырезанная из куска коричневого, в глубоких трещинах дерева. Костлявые колени вздымались под одеялом двумя острыми горными пиками и подергивались, будто горы било землетрясением; и весь он дрожал мелкой дрожью от лихорадки и сквозняка, тянувшего из щелей и старых дыр от гвоздей, которыми были испещрены стены. Ввалившийся беззубый рот был открыт, а впалая грудь клокотала и посвистывала, будто чайник на огне. Старик весь дергался, как страшная заводная игрушка.

Чарли остановился в ногах кровати и тихо спросил:

- Ну как, отец?