И.О.

Спор разрешился просто: статью не напечатали. И я могу теперь процитировать ту ее часть, которая принадлежит только ему и полностью дезавуирует клеветников, в том числе А. А. Жданова: «Как-то раз я гулял с одним иностранным литератором по улицам Ленинграда. Он был оживлен, энергичен и радостно узнавал знакомые по путеводителям ленинградские дома, каналы, знаменитые решетки. И вдруг он остановился. На одном из домов проступила после прошедших дождей еще разборчивая надпись: „Вход в бомбоубежище“. Я смотрел на эту надпись и слышал зловещий гул лезущего в небо самолета. Я видел пустынную улицу в украинском городке Ровеньки и группу солдат, слушающих далекий голос из репродуктора: „Я говорю из осажденного Ленинграда“. А мой спутник, вероятно, вспоминал „свою“ войну. Он стоял молча у этой исполненной великого смысла надписи и повторял с легким акцентом: „Вход в бомбоубежище…“

Патриотизм у писателя был не выспренним, не обязывающим, а душевным, закаленным фронтом и послефронтовой опалой. Поэтому он мог легко написать в стихотворном рассказе „Акулина“, впервые опубликованном в „Авроре“ (1988, № 3), нечто непривычное для строгих редакторов начала „застоя“. Иностранцы только готовились к массовым заездам в Россию, а фарцовка у нас — как на низком, так и на высшем уровне — еще набирала темпы, объемы. Размашисто, с дальним загадом посмеялся писатель над показушниками, переселяющими бабку Акулину в благоустроенную квартиру для встречи с „высокими“ гостями:

Уже шумят в стаканах вина,
Как говорится, дым столбом,
Капитализм и Акулина
Сосуществуют за столом.

Сосуществуют по-соседски,
Ведут друг другу не в укор
Советский и великосветский,
Но обоюдный разговор.

Глядите, братцы-дипломаты,
Как здесь по обе стороны
Сидят отличники квартплаты
И поджигатели войны!

Читатели с интересом встретили публикацию этого произведения. Прочитав очерк о судьбе Хазина, юные земляки его решили открыть школьный музей писателя-фронтовика. В „Правде“ напечатали фрагменты из романа под заголовком „Исполняющий обязанности“ с предисловием Даниила Александровича Гранина, как и прежде, в трудные минуты, немало делающего, чтобы имя сатирика было восстановлено в литературных правах.

И все-таки слишком высокой оказалась цена опоздания романа к читателю. Не суждено присутствовать при этой встрече автору. Бюрократическое „приостановление“ выхода романа, конечно же, ослабило его идеологическое воздействие на общественную обстановку. Ту, которую потребовалось столь решительно менять. Но… спустя двадцать лет. Ту, которую столь язвительно, предупреждающе обличал Хазин. А этого и добивались те, кто говорил: „Не время…“, чтобы усидеть в своих креслах. Так что их можно поздравить с еще одной успешной операцией по усекновению советской литературы.

Но литература, как жизнь, развивается по своим, от жизни зависящим, а не навязанным законам. Что рукописи не горят, мы убедились в последние годы сполна, если — разумеется это рукописи настоящей литературы. Сатирическая рукопись Александра Хазина — из таких.

Сатира всегда была неудобным жанром для правителей. Поэтому мудрые старались ее приласкать, а глупые и своекорыстные — оскопить. Хазин не переделывал роман в угоду конъюнктуре, лишь бы напечатать. Оттого-то и выглядит он неустарело. Оттого-то и сейчас — как и тогда — тоже „его время“.

Эдуард Шевелев

Александр Хазин И.О. (роман) [1]

Давно уже имел я намерение написать историю какого-нибудь города…, но разные обстоятельства мешали этому предприятию…

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Пролог

Алексей Федорович Голова возвращался домой после бурного собрания, которое очень хорошо и привычно началось в семь часов вечера и вдруг с половины девятого пошло не по тому пути, который намечался раньше. Так спокойный ручей, катящий свои безмятежные струи, вдруг наталкивается на кем-то брошенный камень и неожиданно поворачивает в сторону и воды его бурлят и пенятся, напоминая в это время настоящую свободную стихию.

Алексей Федорович откинулся на сиденье "Волги", достал пачку "Беломора", вытащил из гнезда патрон зажигалки, прикурил и посмотрел в окно.

Было начало весны. Зеленый цвет медленно надвигался на город; он уже легко коснулся молодых, как будто похудевших за зиму тополей, прошел густой полосой по высаженной вдоль тротуара траве и разложил свои дорожки в городском саду.