И.О.

И действительно, Осторожненко улыбнулся и даже похлопал Алексея Федоровича по плечу.

— Все в свое время, Алексей Федорович. Все в свое время… — И как бы давая последнее наставление перед новой ответственной работой, добавил: — Конечно, никто не говорит… были у нас отдельные искривления… но ты помни, Алексей Федорович, для нас, руководящих работников, главное — это здоровое недоверие к людям.

Получая новое назначение, Алексей Федорович Голова не подозревал, что синусоида его карьеры, перевалив за высшую точку, стремительно стала приближаться к той оси, при пересечении с которой кончается всякая карьера, независимо от того, выражена ли она прямой или кривой линией…

Эпилог

…Вася повернул на Свободку (бывшая Слободка) и, проехав длинный, узкий Безбожный переулок (бывший Монастырский), выехал на Коллегиальную улицу (бывшая Единоначальная).

По набережной они ездили очень редко, и Вася понимал, что в этом случае надо ехать молча и не задавать лишних вопросов.

А Алексей Федорович все думал и никак не мог понять, что происходит. За многие годы работы он привык к полной ясности, когда насчет всего были определенные решения или указания и каждый знал, как себя вести и как жить.

А теперь вот уж почти год, как он работает в НИИПТУНе, а все так на место и не становится, и понять, что делается, абсолютно невозможно.

До того дело дошло, что как-то позвонил он Геннадию Степановичу Осторожненко, может, тот что-нибудь посоветует, так уж и он вдруг сказал: "А сейчас, Алексей Федорович, есть установка думать самостоятельно"… Это надо же! Главное — повесил трубку и потом уже дозвониться до него нельзя было. Да мало ли какие еще странности происходят: недавно на улице встретил старого своего сотрудника, некоего Глубоко перепуганного. Так тот сам подошел, протянул руку и говорит: "Здравствуйте, Алексей Федорович! Что же вы мимо идете, не узнаете? А я, между прочим, вчера только из Парижа приехал"… С ума сойти! Это он-то, у которого есть реабилитированные родственники!..

Или взять сегодняшнее собрание. Две резолюции предложили в конце! В одной предлагают считать работу удовлетворительной, а в другой неудовлетворительной… Это как же понять? Не подработали вопрос? Или недостаточно воспитали людей?.. Может, там есть где-нибудь решение, что можно по две резолюции предлагать или что разрешается принимать резолюции не единогласно? Так вызови, скажи, разъясни. Нельзя же так, на самотек пускать. Если, например, решили устроить такой месячник — каждый, что хочет, говорит, так надо ж это подготовить, подсказать народу, что он хочет сказать…

Так думал Алексей Федорович, мучительно стараясь понять то, что происходит вокруг него, когда вдруг страшная, безумная мысль пронзила его мозг: "А может, это не кампания?.. Может, это вообще все переменилось?!.."

Он почувствовал, что покрывается холодным потом и где-то внутри возникает неприятное, сосущее чувство.

— Что с вами, Алексей Федорович? — спросил Вася, увидев, как его пассажир откинулся на подушки и тяжело дышит.

— Останови-ка машину… Хочу немножко пройтиться.

Алексей Федорович вышел из машины и жадно втянул в себя свежий вечерний воздух. Было совсем темно. Вдали над городом горели разноцветные электрические рекламы, приглашавшие всех покупать сосиски, пить шампанское и приобретать лотерейные билеты.

— Я лично, — сказал Вася, — когда читаю рекламу: "Пейте коньяк!", воспринимаю это как директиву.

Алексей Федорович ничего не ответил, ему показалось, что и Васька в последнее время разговаривает чересчур развязно.

Они находились на окраине города. В вечернем тумане смутно виднелось стоящее на холме здание больницы имени Кюхельбекера, которую почему-то недавно опять переименовали в Инфекционную больницу.

Глядя на нее, Алексей Федорович с грустью вспоминал славную кампанию по переименованию улиц, а затем учреждений, он вспомнил своего соратника по этому мероприятию товарища Половинникова. Как все странно закончилось: каждый день то тут, то там появляются снова старые таблички: Зеленая улица, Березовая аллея, Спиридоньевка, дошло дело до того, что стали снимать памятники, к которым раньше боялись прикоснуться и с которых прежде бывало даже голубиные следы снимали, вынеся перед этим специальное решение Персовета.

Глубокая печаль охватила Алексея Федоровича Голову. Впервые в жизни он почувствовал себя одиноким и неприкаянным, Он вынул из бумажника пакетик с таблетками, которые с недавних пор принимал, проглотил одну, поморщился и снова влез в машину.

— Домой, — сказал он коротко и поглубже запахнул пальто; ему было зябко и не по себе.