И.О.

Еще задолго до календарного срока по НИИПТУНу проходил легкий, как дуновение ветерка, слух о том, что Алексей Федорович начал готовиться к поездке. Учреждение преображалось, все приобретало какую-то величавость и значительность, подчиненные незримой цели. Все приходило в движение, сотрудники теперь двигались по каким-то сложным траекториям, быстро и бесшумно — они напоминали ассистентов фокусника-иллюзиониста, делающих невидимую, но важную работу. Совершая круг, как будто по воздуху, плыли бесконечным потоком разноцветные папки: из отдела в общую канцелярию, из канцелярии в кабинет Головы, снова в общую канцелярию и в отдел. Посетителям в эти дни отвечали, что директор занят и неизвестно, когда освободится, и лучше позвонить через недели две-три; только очень настырным и угрожающим жаловаться раскрывали тайну — Алексей Федорович собирается в Центр.

Чем ближе был день отъезда, тем быстрее совершалось это учрежденческое коловращение: сотрудники уже не казались ассистентами фокусника, они скорее напоминали шаманов с острова Пасхи, совершающих ритуальный танец. Звонки по телефону от друзей и знакомых Алексея Федоровича носили теперь чрезвычайно лапидарный характер:

— Ну что, собираешься?

— Собираюсь.

— Ну-ну, собирайся.

Важность предстоящей поездки передавалась как бы по проводам, и никто в эти дни не мог даже подумать о том, чтобы поделиться последними футбольными новостями или рассказать анекдот. И хотя Алексей Федорович знал, что все это предприятие закончится в течение одного часа в главке, а потом он с начальством пойдет обедать в ресторан "Китай", все равно поездка в Центр была для него событием и в деловом, и в личном смысле. В деловом потому, что когда Алексей Федорович глядел на свой пухлый портфель и вытаскивал из него стопку бумаг, ему и в самом деле казалось, что он проделывает большую и нужную работу. В личном потому, что всегда удавалось купить в Центре что-нибудь для себя или для жены.

Стоя сегодня на трибуне, Алексей Федорович никак не мог предположить, что где-то в глубине этой спокойной стихии собрания зреет буря.

Один за другим поднимались на сцену сотрудники. Почти все начинали свои выступления с того, что прослушанный доклад, с одной стороны, их вполне удовлетворяет, так как докладчик сумел показать целый ряд достижений, а с другой стороны, он их совершенно не удовлетворяет, так как докладчик не сумел вскрыть целый ряд недостатков, и что если, с одной стороны, он правильно отразил, то с другой — он, наоборот, не сумел отразить. Большинство выступавших в прениях считало также, что если докладчику в общем удалось наметить дальнейшие пути, то в целом доклад этих путей не наметил. Почти все ораторы в своих выступлениях во многом соглашались с докладчиком, но во многом поправляли его. Словом, собрание шло по испытанному, хорошо всем знакомому пути и не сулило беды.

И тут неожиданно выступил товарищ Барыкин.

Странным было уже то, что он попросил слова. Семен Семенович Барыкин, инженер, занимавшийся составлением смет, прославился своим умением молчать. Если бы по молчаливости устраивались международные олимпийские соревнования, Семен Семенович неизменно поддерживал бы честь нашей Родины. Он был, можно сказать, Цицероном молчания, Демосфеном с обратным знаком, Маратом немоты. Если Семен Семенович, придя утром в отдел, вдруг произносил что-нибудь вроде: "Сегодня на улице совсем тепло", все удивленно оглядывались, а Яшка Коринкин наклонялся к Верочке и замечал:

— Что-то Барыкин сегодня разговорился.

И вот сейчас Семен Семенович попросил слова и медленно прошел по залу, сутулясь и смущенно поглядывая по сторонам.

Алексей Федорович, который, закончив свой доклад, по старой привычке остался в президиуме, попытался вспомнить, где он видел этого человека. То есть он, конечно, хорошо помнил, что выступающий служит в НИИПТУНе, но где и кем?.. Алексей Федорович давно отвык, сидя в президиуме, слушать выступающих. Обычно он в это время думал о разных семейных делах, о том, что полнеет, что надо будет как-нибудь все-таки организовать чтение художественной литературы, а то как-то здорово он отстал. Словом, во время прений всегда находилось о чем подумать. Алексей Федорович неоднократно замечал, что и все сидящие рядом с ним в президиуме собрания занимались тем же. Одни долго глядели в одну точку, явно находясь далеко отсюда, другие задумчиво чертили разнообразные фигурки на лежащих перед ними листках бумаги. Особенно здорово это делал когда-то Переселенский, бывший заместитель Головы по хозяйственной части, но не этого учреждения, а другого. За время собрания он заполнял десятки листков, напоминавших штриховые рисунки неизвестной нам цивилизации или электрокардиограмму мамонта, заболевшего стенокардией.

Семен Семенович Барыкин, стоя на трибуне, чувствовал странное волнение. Для него самого было неожиданностью, что он оказался здесь. Никогда раньше он не испытывал желания поделиться с кем-нибудь своими мыслями, равнодушно отсиживая на собрании положенный срок.