И.о. поместного чародея. Книга 2

– Вы состояли в услужении у Стеллы ван Хагевен, не так ли? – произнес он с видом человека, удовлетворенного цепкостью своей собственной памяти. – Помнится, она не раз отзывалась о вас, как о расторопном помощнике. Да уж, мне пришлось на собственном опыте убедиться, что верные смышленые секретари нынче стоят дороже золота... Но, милейший, если уж моя дочь решила вас прикончить или же взять в заложники, мешать ей я не стану, хоть и сомневаюсь, – тут он одарил меня многозначительным взглядом, от которого я заскрежетала зубами, признав в нем некую разновидность отцовской заботы, – что из этого выйдет какая-то польза. Остается только посочувствовать госпоже ван Хагевен, ей придется нелегко без секретаря...

И Сальватор, покачав головой, сделал рукой движение, из которого можно было понять, что он намеревается нас покинуть, не углубляясь в причины по которым Озрик оказался связанным по рукам и ногам. Однако за то время, что чародей отвлеченно рассуждал о неприятном положении, в котором окажется госпожа мажордом, лишившись своего деловода, я тоже успела поразмыслить и прийти к выводу, что обращение Озрика к Сальватору не лишено смысла.

Понятное дело, чародей не прислушался бы к словам безвестного пленника. Но все речи, которые мне довелось услышать в этот вечер, сводились к тому, что выполнение моих просьб – дело чести для Сальватора, который не пытался изображать из себя любящего отца, однако принципиально отстаивал свое право на роль отца ответственного. Дело было лишь за мной, и мне, в отличие от великих чародеев, не следовало обзаводиться слишком уж непоколебимыми принципами, которые для человека в моем положении стали бы непозволительной роскошью.

– Я... я бы хотела попросить вас, мессир Сальватор, помочь исправить одну мою оплошность, – промолвила я, чувствуя, как от омерзения к самой себе у меня переворачивается все внутри. Клянусь, если бы я увидела на лице Сальватора признаки торжества или самодовольства, то откусила бы себе язык, вместо того, чтобы продолжить, но чародей, хвала небесам, кивнул все так же равнодушно, и я, собравшись с силами, объяснила, как лишила Озрика вовсе не тех воспоминаний, что намеревалась.

– И как же, по твоему мнению, следует исправить содеянное? – осведомился чародей, вновь бегло скользнув взглядом по пленнику, в глазах которого светилась надежда. Озрик верно сообразил, что Сальватор куда умелее меня в делах волшбы.

– Вернуть мне память, – воскликнул пленник с жаром, и я согласно кивнула.

– Глупо, – покачал головой Сальватор. – Лишняя трата времени.

– И я так говорю. Нужно стереть ему остатки воспоминаний и выкинуть в ближайшую канаву, – поддакнул Леопольд. Не удивлюсь, если магистр все еще надеялся потешить свои истинно людоедские устремления.

Но я лишь упрямо промолчала, и Сальватор, вздохнув, повернулся к Озрику. Прикрыв глаза, он некоторое время размышлял над чем-то, видным только ему, а затем пожал плечами с выражением легкого разочарования:

– Бессмысленно. Впрочем, на это не стоило слишком рассчитывать. Заклинания, стирающие память, чаще всего не имеют обратной силы. Чем проще заклинание – тем меньше шансов что-то исправить, а ты, насколько я понял, воспользовалась одним из самых топорных... Вам следует смириться, милейший, что дорогие вашему сердцу воспоминания к вам не вернутся.

От удивления у меня округлились глаза. Сальватор лгал! Конечно же, действие заклинаний, стирающих память, нельзя было попросту отменить – не для того их придумывали. Однако это утверждение было справедливо лишь в том случае, когда была неизвестна личность того, кто наложил заклятие. Чародей, столь опытный, как Сальватор, должен был знать, что для восстановления памяти Озрика полагалось лезть не в голову бедняги секретаря, а в мою. Для того, чтобы злополучные воспоминания о количестве простынь, мулов и веников Академии восстали из пепла, следовало проделать со мной почти все то же, что я сделала с Озриком, при этом отменяя каждое мое ошибочное действие. Разумеется, я осознавала, что умений Сальватора хватит для того, чтобы попутно прошерстить мои нехитрые мыслишки, которые предстали бы перед его мысленным взором отнюдь не в виде разноцветных ниток, но, чтобы исправить свою жестокую ошибку, я была готова рискнуть и позволила бы себя загипнотизировать. Меня мутило от мысли, что Сальватор будет знать обо всех моих намерениях, однако даже это было лучшим выходом, чем загубить жизнь бедняги Озрика. Так почему же Сальватор сказал, что не может ничего поделать?..

Я с подозрением уставилась на чародея, не желая верить в напрашивающийся вывод: тем самым Сальватор демонстрировал уважение к моим тайнам! Да, он не испытывал ко мне привязанности, которая могла бы растопить лед между нами, но пытался восполнить эту недостачу предупредительностью и своего рода уважением к тем границам, что я обозначила. "Я мог бы воспользоваться тем уязвимым положением, в котором ты очутилась по своей же собственной вине, но не стану", – говорил мне его холодный взгляд.