И обретешь крылья...

— Вы переживаете свою жизнь, как мистерию, как театральное представление. Поэтому не порываете окончательно с этой связью. Вы хотите знать, чем кончится эта драма. В противном случае вы чувствовали бы неудовлетворенность. Любое событие — это ваша собственная драматургия. И вы ни в коем случае не хотите банальной концовки.

— Да. Я считаю, что эта драма не заслуживает отстраненного наблюдения.

— Но мы ведь еще не подошли к концовке, хотя я подозреваю, что уже близок своего рода… позвольте мне отгадать… кульминационный момент?

— Это можно так назвать… — улыбнулась я. — На самом деле…Не хотите ли еще чаю? Я заварила свежий. И… дорогой Торак, мне было бы очень приятно, если бы следующую главу мне не пришлось рассказывать самой. Избавьте меня от этого… Позвольте снова предложить свой дневник.

Он вскочил и с нечеловеческой силой, которую мне уже довелось почувствовать при встрече в Мюнхене, вернул меня назад к кушетке, сверкнув глазами одновременно злобно и лукаво:

— О нет, моя дражайшая, на этот раз вы останетесь! И именно здесь, рядом со мной. И расскажете мне в лицо все, что есть рассказать! Глядя мне в глаза. Учитесь же, наконец, черт возьми, отвечать за свои поступки и не разыгрывайте в свои сорок монахиню!

Бали

Никогда не бояться пропастей; когда что-то пережито, это отходит.

Лена

СВОБОДА, СЛАДОСТРАСТИЕ, РАСПУТСТВО

Симон отвез меня в аэропорт. Прощание было бурным, с многочисленными обещаниями. В десять часов утра — мой рейс на Амстердам. И только в два часа дня продолжение его — на Бали. Я бы охотно приняла участие в какой-нибудь автобусной экскурсии по городу, но не нашла ничего подходящего. Мне оставалось лишь пойти пообедать в ресторане аэровокзала. Не очень-то приятно путешествовать в одиночку! Я сидела и ела, так как просто не знала, чем заняться до отлета. Все аэровокзалы на одно лицо. Соседний со мной столик занимала компания каких-то баварских бюргеров. До моих ушей время от времени долетали обрывки их нудного разговора, и я решила про себя, что, по меньшей мере, пятьдесят процентов всех людей совершенно неинтересны.

Когда я наконец прибыла на место, то не испытывала ничего, кроме страха. Двадцать шесть часов дороги, из которых двадцать два — в воздухе. При высадке из самолета меня чуть не убила температура за бортом. Там было, по меньшей мере, тридцать градусов, с почти невыносимо высокой для европейца влажностью воздуха.

Я смертельно устала, находила все ужасным и очень одиноко себя чувствовала. Сам клуб, нас принимавший, показался мне чем-то вроде мотеля в Грисбахе, только с элементами балийской экзотики.

При нашем прибытии балийцы две минуты играли американскую музыку. Стоило нам войти внутрь, как музыка сразу прекратилась. Для новоприбывших гостей была показана программа, длящаяся те же две минуты, затем выпивка, затем вкратце были объяснены правила клуба, затем, через тридцать минут, ознакомительная экскурсия по территории, после чего мы были предоставлены самим себе. Здесь были ресторан, театр и дискотека. Можно записаться на различные экскурсии; тотальный сервис, но все очень безлично; отовсюду профессиональное дружелюбие.

Усталость от перелета отняла мою обычную уверенность. Я боязливо, чувствуя себя чужой, бродила среди толп австралийцев и каких-то узкоглазых. Когда настало время ужина, мне указали на огромный стол на восемь персон, за которым я сидела в полном одиночестве. Какая-то старая, увешанная драгоценностями перечница направилась в мою сторону. Выяснилось, что это промышленница-миллионерша по имени Энн. Она только сегодня приехала и вот, причитая (по-английски), усаживалась за мой стол. Я существенно улучшила свои знания в области английского языка — в пассивной форме. Леди Энн не была рождена для того, чтобы выслушивать собеседника. Я подумала: хорошенькое начало — вот сиди теперь две недели за одним столом со старой хрычовкой. К столу подошла девушка от клуба, дабы создать нам хорошее настроение. Леди Энн и я оказали дружное и успешное сопротивление. В течение следующего часа оставшиеся места за нашим столом были заняты японцами. Учитывая то, что мои познания в японском весьма ограничены, а познания японцев в английском столь же велики, как мои в японском, поддерживать диалог оказалось несколько затруднительно.

Я обратила внимание на соседний стол. Там сидело пятеро австралийцев, одинокие, все в пределах тридцати лет, подвыпившие, с бутылкой шампанского на столе. Они тоже взглянули в нашу сторону. После еды табунок японцев укатил куда-то на своих велосипедах и австралийцы перебрались за наш стол.

Леди Энн тоже пришлось принять участие во всем последующем. Столовое вино, которое я от волнения начала вливать в себя, к несчастью, оказалось полностью в нашем распоряжении и было абсолютно бесплатным. И через четверть часа я уже была изрядно под мухой, вовсю курила и рассказывала такие непристойности, о которых дома и подумать бы побоялась, и всерьез уже нацелилась на одного типа. Типа звали Кон, тридцать восемь лет, психолог.