И один в поле воин

– Жаль? Что за глупости!

– А у каждого из них, как и у вас, возможно, есть жена, дети… мать.

– Прекрати этот разговор! Ты видел, как я поступил со Штенгелем? Ещё одно слово, и…

Бертгольд кладёт правую руку на кобуру. Но в этот момент железные пальцы Ментарочи сжимают его кисть.

– Ну зачем волноваться? Разве нельзя поговорить спокойно!

Рванувшись, Бертгольд заносит левую руку, чтобы оттолкнуть этого дерзкого солдата, выросшего словно из-под земли, но тот сжимает и вторую руку.

– Что это значит? На помощь! На помощь! – кричит Бертгольд, вырываясь.

– Ну, зачем кричать? Ваша охрана, синьор, уже на том свете и, должно быть, ждёт вас там.

– Генрих, может, ты скажешь, что это значит?

Генрих вплотную подходит к Бертгольду и шепчет ему что-то на ухо.

– А-а-а! – Кажется, что над плотиной прокатился волчий вой. Поняв, что его многие годы водили за нос, Бертгольд забывает об опасности и страхе; он теперь действительно напоминает ощерившегося волка.

Генрих поворачивается и медленно идёт вдоль плотины.

Секунду Бертгольд провожает его бессмысленным взглядом. Мысль о потере миллионов, на которые он собирался спокойно дожить свою грешную жизнь, словно парализует его. Но вдруг до его сознания доходит, что дело идёт уже не о деньгах, а его собственной жизни.

– А-а-а, – ещё раз исступлённо кричит Бертгольд и, рванувшись с нечеловеческой силой, выскальзывает из рук Ментарочи.

– Берегись! – предостерегающе кричит итальянец.

Генрих оглядывается.

Прямо на него бежит озверевший Бертгольд, на ходу вынимая пистолет.

Генрих поднимает свой, но в этот момент раздаётся выстрел.

Бертгольд по инерции делает два–три шага и падает, ударившись лицом о барьер плотины. Пуля гарибальдийца угодила ему в затылок.

– Куда вы теперь? – спрашивает Ментарочи, – когда Генрих уже сидит в машине.

– Домой! – широко улыбается Генрих. – Счастливо! Значит, вы без меня справитесь с отрядом Лемке и спасёте восставших на заводе?

– Вы не успеете доехать до гор, как они уже будут распевать с нами песни! Поезжайте спокойно, и спасибо вам за всё!

Ментарочи и Генрих крепко пожимают друг другу руки, и машина, набирая скорость, мчится в сторону, противоположную Кастель ла Фонте.

Второго мая тысяча девятьсот сорок пятого года на кладбище в Сен-Реми вошёл молодой человек в светло-сером костюме, с траурной повязкой на рукаве и с букетом роз в руках.

Кладбищенский сторож, мастеривший возле своего домика игрушку для внука, с любопытством проводил его взглядом. Он знал в лицо всех жителей Сен-Реми, а этого молодого человека видел впервые. Время от времени, отрываясь от работы, он поглядывал в сторону двух могил, окружённых одной оградой, к которым направился незнакомец. Он сидел на маленькой скамеечке совсем неподвижно, лишь изредка наклонялся и заботливо поправлял цветы на ближайшем к нему могильном холмике.

– Горе! Всем горе, и молодым, и старым, оставила после себя война! – грустно пробормотал старик и в сердцах принялся долбить дерево.

Приход нового посетителя опять оторвал сторожа от работы. Это тоже был юноша, но сторож, очевидно, хорошо знал его. Поздоровавшись, он тут же доверительно сообщил:

– Возле ваших могил кто-то сидит. Не местный, я вижу его впервые.

Юноша быстро направился к той же ограде, где сидел незнакомец. Ещё издали он увидел тёмно-русые волосы, которые словно расчёсывал ветер, и немного склонённую вперёд фигуру.

– Простите, мсье, – начал юноша и вдруг умолк. – Ой, это вы?!

– Бонжур, – тихо произнёс Генрих, пожимая руку брата Моники. Он видел его второй раз в жизни, но эти глаза, глаза Моники, были такими знакомыми, такими родными, что Генриху не надо было спрашивать, с кем он разговаривает.

– Мама умерла совсем недавно… Она так часто вспоминала вас…

– Не надо говорить об этом, Жан! – Генрих поднялся. На его глазах дрожали слезы. – Передайте привет всем знакомым, и особенно – Франсуа.

– Спасибо, он тоже вас помнит.

– А как чувствует себя Людвина Декок?

Жан нахмурился.

– Её убили, – коротко ответил он и отвернулся.

– Анрэ Ренар, надеюсь, жив? Вы с ним встречаетесь?

– Он недавно был здесь, но сейчас в Париже.

– Когда будете писать, обязательно передайте от меня самые искренние пожелания.

– Он очень обрадуется, когда узнает, что я видел вас, и будет огорчён, что это произошло не с ним…

Наступила неловкая пауза. У обоих на губах было одно имя, но они боялись произнести его, взволнованные упоминаниями и встречей.

– Прощайте, Жан! – не выдержал напряжения Генрих. Он чувствовал, что к горлу подкатывает тугой комок. – Берегите её могилу. Это тот клочок земли, к которому всегда будут стремиться мои мысли.

Генрих наклонил голову и быстро пошёл к выходу.

Эпилог

Какая же чудесная была весна!

Она пьянила, как вино, она возбуждала, как радость, она роднила людей, как роднит счастье.