И один в поле воин

На снимке генерал-майор Даниель в своем служебном кабинете. Он стоит у письменного стола, держа в руках какую-то бумагу. Фоном служит стена, завешенная огромной картой. Линии на карте нечеткие, но жирно обозначенные стрелы хорошо видно. Генриху не трудно догадаться, что на карте обозначен план операции «Железный кулак».

— Чудесная работа, майор. Вы можете конкурировать с лучшими профессионалами-фотографами. Честное слово, я был бы рад получить от вас фотографию на память о сегодняшнем дне.

Довольная улыбка засияла на лице Шульца.

— Выбирайте любую, которая есть в двух экземплярах.

— Тогда я выберу ваш последний снимок, мне приятно было бы иметь фотографию генерала Даниеля у себя на столе.

— О, пожалуйста! Таких снимков у меня два. Один я собирался презентовать генералу, но теперь, после этой неудачи с «Зеленой прогулкой»…

Майор вытащил из альбома фото и протянул Генриху.

— Нет, так не принимаю, — отстранил его руку Гольдринг — Подарок надо надписать.

— Если дело за этим…

Шульц взял ручку и размашисто написал на обороте: «Лейтенанту фон Гольдрингу от майора Шульца».

— Благодарю, очень благодарю, — Генрих спрятал фотографию за борт мундира.

— Да, я согласен с вами, генералу Даниелю сегодня не до подарков, — вздохнул Генрих, — вторая операция подряд проваливается.

— Вы считаете первой — «Железный кулак»?

— Да, а теперь «Зеленая прогулка»…

— А чем, по-вашему, это объясняется, герр лейтенант? — внимательно вглядываясь в лицо Генриха, спросил Шульц.

Взгляды их скрестились.

— Я разведчик с детства, и хоть я младше всех офицеров разведки корпуса, но никто не разуверит меня в том, что в штабе действует отлично замаскированный шпион.

Шульц откинулся на спинку стула, ноздри его большого носа чуть вздрагивали, словно чуяли добычу, а глаза сощурились в узенькие щелочки.

— Вы думаете? — хриплым голосом переспросил он Генриха.

— Уверен. Даже более — твердо убежден. Но ведь мы, майор, собирались сегодня развлечься, а завели разговор о таком больном и таком неприятном для нас, двух штабных офицеров, вопросе.

— Верно, — согласился Шульц. — Давайте, в самом деле, поговорим о чем-либо ином.

— Скажите, пожалуйста, герр майор, как вы сохраняете такую уйму негативов? — с любопытством спросил Генрих.

— Негативы я сжигаю. Если есть фотографии, незачем возить с собой лишний груз. Но почему это вас заинтересовало?

— Случается, что возникает потребность дублировать какую-нибудь старую фотографию. Вот и пригодились бы негативы.

— До сих пор не было в этом потребности, — пожал плечами майор.

— Допустим, какой-нибудь вашей фотографией заинтересуется гестапо, что тогда? Придется вырывать фотографию из этого альбома, и у вас не останется копии.

Глаза Шульца округлились, в них промелькнула тревога.

— Зачем же гестапо интересоваться моими фотографиями?

Генрих вдруг согнал с лица улыбку, глаза его глядели на майора холодно и враждебно.

— Ведь не все же такие доверчивые простачки, как вы думаете, майор.

— Я вас не понимаю! Объясните, что все это значит? — голос майора срывался от возмущения. — К вашему сведению, барон, я не потерплю оскорбления. А ваши намеки звучат, как оскорбление. Не забывайте, лейтенант, что я старше вас чином и вот уже почти десять лет на этой работе.

— Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорбленным. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?

У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти черными.

— Что? Что вы сказали? — наконец выдавил он.

— Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, ее негатив?

— Мерзавец! — Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с нее ремень с кобурой пистолета.

— Спокойно! Вспомните, майор, — не повышая тона, предупредил Гольдринг, — я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моем вальтере. Успокойтесь! Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.

Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошел к столу.

— Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, — все еще вздрагивая от гнева, воскликнул майор.

— Благородный гнев. Вы чудесный актер, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.

— Чего вы от меня хотите? — прошипел Шульц.

— Я хотел спросить вас, — спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, — приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мертвого заставят говорить.

— Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?

— Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?