И один в поле воин

С того момента, как мадам Дюрель рассказала, что Гольдринг отпустил Жана и еще одного маки, девушка невольно изменила свое отношение к офицеру. Не то, чтобы она испытывала к нему какое-то теплое чувство — ведь она совсем не знала, из каких побуждений он это сделал. Просто этот не совсем обычный штабной офицер возбудил в ней любопытство. Кто он такой и почему ведет себя совершенно иначе, чем другие? Теперь, вернувшись к себе, девушка перебирала в памяти каждое его слово, каждое движение.

Да, он не такой, как все они, но разве это имеет какое-либо значение? Ведь он все равно остается твоим врагом! А что, если он не враг? Конечно, и среди немцев есть немало антифашистов, которые обязаны скрывать свою деятельность, не высказывать своих взглядов. И, может, Генрих так же, как она, ждет светлого дня уничтожения фашизма? И даже хочет приблизить этот день? Ведь совершенно ясно: он тогда нарочно оставил ее в комнате, чтобы она могла прочитать мерзкое письмо Левека. А как он подчеркивал, что хотел бы познакомиться с ее друзьями. Возможно, он надеялся через нее связаться с маки…

А что, если прав Франсуа, утверждая, что поведение Гольдринга может оказаться страшной провокацией. И эти большие карие глаза, с такой теплотой глядящие всегда на нее, таят гестаповское коварство? Дав ей прочитать письмо Левека, он помог спасти двух названных в нем маки и их семьи. Ну и что? Они могли разрешить себе такую роскошь, подарить жизнь двум партизанам, чтобы потом, втершись в доверие, забрать жизнь сотен.

Нет, нет, это не так. По логике событий может случиться и такое, но есть что-то выше обычной логики. Например, интуиция. А интуиция подсказывает ей, что Генрих не способен на преступление или предательство. Да, да, есть логика сердца…

Моника ужасается тому, что приходит ей в голову. А может, она влюблена в этого офицера вражеской армии? Хотела влюбить в себя, а влюбилась сама. Ну, будь же честной, будь честной сама с собой. Ведь об этом никто не узнает, будешь знать лишь ты одна… Да, тебе стало больно, когда ты узнала о вечеринке с дамами в день награждения Генриха крестом… Ты обрадовалась, когда Франсуа пообещал предупредить маки, чтоб они не подстрелили Гольдринга. Ты волновалась, когда он поехал в Лион — те партизаны ничего о нем не знали. Тебе нестерпимо горько думать, что Генрих поехал в Мюнхен и будет жить под одной крышей с молодой девушкой, пусть даже названной сестрой. Так, значит, Моника уже ревнует его, дрожит за его жизнь, ждет его возвращения. Нет, это ужасно, это немыслимо, так не должно быть! Моника вскочила и, подбежав к окну, рывком распахнула его. Что это? Знакомая машина! Сердце девушки забилось. Вот сейчас он выйдет из машины и направится в гостиницу. Но нет, он поворачивает к штабу, вот уже дошел, скрылся в подъезде…

Моника медленно, совсем медленно опускается на стул, лицо спокойное, может только чересчур бледное. Но глаза расширились от страха, а сердце стучит от нестерпимой боли.

Да, она любит, любит врага, немецкого офицера! Кому же рассказать обо всем этом? У кого искать совета? У матери? О нет, мать не советчица, она просто обожает Генриха с тех пор, как он отпустил Жана. Тогда Франсуа? Ни за что на свете! Она умрет со стыда, если кто-либо узнает о ее чувствах. Жаль нет дяди Андре Ренара.

Как на последнее спасение, Моника обращает умоляющий взгляд на Жанну д'Арк, но Орлеанская дева молчит. Она глядит на девушку сурово, осуждающе. И та, упав головой на подоконник, разражается безудержными рыданиями.

Как девушки всего земного шара, Моника верила, что любовь — это огромное счастье, а выходит, что она может быть и горем. Большим горем.

И не знала, да и не могла знать Моника, что через несколько дней тот, кто причинил ей столько горя, будет решать: пустить ли себе пулю в лоб сейчас или подождать несколько минут.

Лютц встретил Гольдринга с нескрываемой радостью.

— Как хорошо, что вы вернулись, Генрих. Мне так не хватало нас.

— Я тоже скучал по вас, Карл. Только с вами я могу говорить откровенно и просто.

— Мы встретились, как влюбленные. А тем временем генерал ждет. Он уже несколько раз спрашивал: вернулись ли вы.

Эверс, увидев Генриха, действительно обрадовался.

— Как себя чувствует мой друг генерал Бертгольд?

— Прекрасно. Приказал сердечно приветствовать вас и пожелать здоровья и успехов.

— Очень благодарен. А какие новости в Берлине, Мюнхене?

Не очень внимательно выслушав рассказ Генриха о всем слышанном и виденном, генерал сразу же перешел к делу.

— Должен признаться, вашего возвращения я ждал с нетерпением. Дело в том, что есть одно деликатное поручение, с которым можете справиться лишь вы, барон, с вашим умением быстро завоевывать симпатии.

— Вы немного преувеличиваете мои возможности, герр генерал.

— Ни на йоту! Как вам известно, до сих пор наша дивизия считалась тыловой. И поэтому новое автоматическое оружие, которым уже вооружены фронтовые части, к нам не попало.

Генрих слушал внимательно.