И огонь пожирает огонь

Эти слова бессильны выразить чувства, испытываемые к человеку, которому ты обязан свободой, а быть может, и жизнью, но у Мануэля после столь неожиданно завершившихся скитаний по городу нет ни голоса, ни сил. У Марии, впрочем, тоже: достигнув цели, она сломалась и теперь тихонько плачет. Оливье, неслышно подойдя к окну, отдергивает занавеску и легонько присвистывает: ясно, что ничего утешительного он не увидел.

— Черт подери! — вырывается у него. — Мало того, что они закрыли парк, они еще поставили вокруг часовых. Вон один торчит как раз напротив нашего окна. Нужно быть предельно осторожными. Дипломатическая неприкосновенность на этот дом не распространяется, так что они вполне могут нагрянуть с обыском.

Но Мануэль и Мария до того взволнованы и сломлены усталостью, что почти не реагируют на его слова. Любое пристанище, пусть самое ненадежное, дает им сейчас возможность перевести дыхание, вновь обрести надежду. Мария — которая вообще вроде бы ни при чем — теперь попадает в безвыходное положение. Ведь даже если бы ей удалось выйти отсюда незамеченной, вернуться обратно она уже не сможет. А Мануэль, который тоже прекрасно это понимает, конечно же, не смеет признаться, что хоть и жалеет, что втянул Марию в эту историю, однако ее присутствие для него — великое утешение!

— Словом, — продолжает Оливье, — ни соседи, ни случайные визитеры, ни женщина, помогающая по хозяйству, ни мой сынишка не должны догадываться о вашем присутствии. В доме только один этаж и есть что-то вроде чердака, где прежний жилец устроил под самой крышей маленькую фотолабораторию. Подняться туда можно по складной механической лестнице. Конечно, там вы не сможете даже выпрямиться во весь рост, и вообще вам будет там очень неудобно, но другого выхода нет.

На улице, по мостовой, стучат сапоги караульного взвода. Слышится женский крик, удары, поток брани.

— Схватили кого-то в парке, — говорит Оливье и без всякого перехода продолжает: — В курсе дел будет только моя жена Сельма, она тоже работает в посольстве… Но не будем ее ждать, пошли наверх!

* * *

Мария поворачивается и глухо стонет; не скоро избавится она от кошмаров. Но это еще полбеды: вначале она вовсе не желала ложиться — раз нельзя провести ночь у гроба родных, надо, по крайней мере, в знак траура провести ночь без сна. Пришлось уговаривать, давать ей таблетки, заставлять глотать снотворное, успокаивать, держа за руку, пока она не задремала, то и дело подергиваясь и судорожно вздыхая, как ребенок, который только-только перестал плакать. Но, прежде чем погрузиться в сон, она вдруг сказала:

— Вы ведь знаете, Мануэль, я не во всем была с вами согласна. Ваши друзья допустили много ошибок. Но враги ваши столь отвратительны, что теперь я, по крайней мере, знаю, на чьей я стороне.

Коробочка со снотворным выпирает из жилетного кармана. Конечно, Мануэль тоже должен его принять. Но как знать, что может случиться? Даже если люк в потолке коридора, из которого выстреливает складная лестница, и вправду мало заметен, чего стоит этот тайник в случае настоящего обыска? И подобно часовому, что зябко притопывает напротив дома в ночной прохладе, Мануэль тоже несет караул…

Караул, по сути дела, бессмысленный — ну что он сможет сделать, если они ворвутся сюда? Может быть, он стережет себя самого, выручая жалкого беглеца, который метался по городу и у которого недостало сил отвергнуть самопожертвование девушки, обреченной теперь разделить его судьбу? И ведь жив-то он лишь благодаря ей, благодаря тому, что она притащила его сюда. «У меня никого, кроме вас, не осталось, Мануэль». И он в свою очередь может ответить так же: «У меня никого, кроме вас, не осталось, Мария». Будь он один, он бы, может быть, сдался. Будь он один, он предпочел бы, наверно, стать очередной их жертвой. Для того, кто посвятил себя какому-то делу, вряд ли очень почетно остаться в живых, когда дело его потерпело крах. От этих мыслей на душе у Мануэля становится совсем муторно… Тот, кто вас любит, зачастую отвлекает вас от главной в жизни задачи — вот этого Мануэль всегда и боялся. Тот, кто спасает вас, приобретает на вас права — от этого никуда не уйти. И не уйти от осаждающих душу видений: вот Мария надевает на палец обручальное кольцо своей сестры; а вот Мария поднимается в это убежище, опустив глаза и не сказав, что Мануэль ей не муж и не любовник, а ведь им придется долгие часы, долгие дни лежать бок о бок, так близко, что сливается дыхание…