И охотник вернулся с холмов

Как всегда, я поцеловал розовую щеку, клюнул носом нефритовую сережку и смутился – тоже как всегда. Ритуал покатился по своему желобу, я слушал слова приветствия и сам говорил что-то дежурно-вежливое.

Возможно, миссис Осборн, Джоан, мама права и пора уже что-то менять в жизни? А может, и не пора.

Постепенно собралось человек пятнадцать, считая местных, дедову домоправительницу Эви и повара. Двое лесников, приятели Алистера, католики, один с женой, другой с сестрой и мамой. Они всегда приходили на Рождество.

Вся эта компания толклась в гостиной, Оскар радостно бегал, обнюхивал их ноги, бил всех хвостом, потом вдруг устал, забрался в кресло, свернулся там и уснул.

Последними пришли американцы – постояльцы из западного крыла. Я едва успел взглянуть на них – ему лет сорок, очки, галстук, улыбка, под бокс; ей лет сорок – очки, галстук, улыбка, каре, – как подошел отец Мак-Ги.

– Ты поможешь мне все подготовить, Ваджи, мой мальчик?

Я кивнул.

– Это ведь не страшно, что мы не католики, вообще не верующие? – спросил американец, вдруг обратившись к отцу Мак-Ги. – Вы же позволите нам присутствовать? Ведь это вы священник, я верно понял? Я Джон Кокрейн, а это моя супруга – Мейзи. Мы бы очень хотели. Это было бы так интересно.

– Да, разумеется! – заулыбался священник.

В часовне Святого Колумбы было холодно, как в гробу. Я вошел первым, и сырая темнота точно схватила меня за руки, за лицо. Мне не хотелось сразу зажигать свет – три узких окошка чуть светлели сквозь свинцовый мрак апсиды, и все это вместе вообще не напоминало ничего на этой земле: маленькое холодное пространство, наполненное гулкой тишиной. Даже ноги не ощущают пола, точно ты повис в каком-то космосе.

Отец Мак-Ги вошел за мною, щелкнул выключателем. Апсиду сразу залило желтым светом, стало видно ее давно не беленные стены, старинный, еще конца девятнадцатого века, вертеп по левую руку, пустой каменный алтарь, еловые лапы и красные ленты, которыми Эви накануне украсила часовню.

Я вспомнил, что надо попросить благословения, склонил голову, священник быстро перекрестил мою макушку. Мы расстелили алтарный покров, расставили подсвечники, я принес складной аналой. Где-то минуту мы с этой упрямой раскладушкой дрались, но я победил и водрузил ее на середину солеи.

– А они тут все поместятся? – спросил я у отца Мак-Ги.

Он пожал плечами.

– Всегда же помещались.

– Сегодня больше народу, чем обычно. Эви с мужем и дочкой. Она сказала – они поют. И американцы.

– Поместятся, – уверенно ответил отец Мак-Ги. – Куда им деваться. А американцы не поют?

– Не знаю. Наверное, нет.

– Жаль.

Отец Мак-Ги расстегнул портфель, вынул Библию, слегка помятую альбу, столу, бутылку вина. Я отнес Библию на аналой – закладки были все уже на месте, – проверил тексты еще раз. Пошел и затеплил лампадку у вертепа, зажег свечи в канделябрах.

– Позови хор, – сказал Мак-Ги. – Пусть готовятся, а то налажают, как в прошлый раз. Почему Алистер до сих пор не открыл органолу?

Собрался хор – пять человек во главе с миссис Кавендиш, которая всегда с воодушевлением регентовала. Пока отец Саймон проверял, все ли на месте, пока я помогал ему облачаться, они репетировали, пели громким сдавленным полушепотом Gloria, Gloria in exelsis Deo, а потом Puer natum in Betlehem, Aleluiah![33]

Тихо, точно боялись ненароком разбудить этого мальчика.

Внезапно приоткрылась дверь, и в нее заглянул Дуг. Мы встретились с ним глазами.

– Пойди поздоровайся с Мартой, – громко прошептал он.

– Потом, – отмахнулся я. – Когда вы приехали?

– Вот только что. Она хочет тебя видеть.

– Иди, иди, – сказал отец Саймон. – У нас еще есть немного времени. Дуглас, вы не могли бы сказать всем – если кто нуждается в исповеди, я готов их принять.

– Я нуждаюсь, – быстро проговорил отец.

– Ну, вот с вас и начнем. Миссис Кавендиш, Бренда, скажите, а почему вы не открыли органолу?

– Алистер не может найти ключ.

Когда я увидел Марту первый раз, я немного удивился. Она не была похожа ни на одну из прежних отцовых подружек, просто совсем другая. Не красавица, без боевой раскраски. Круглое лицо, светло-серые глаза – она скорее напоминала немку, чем итальянку. Но когда я узнал ее лучше, я понял, что отец нашел в ней и почему влюбился. Она была очень умная, очень доброжелательная и настоящая, открытая. Она любила дом, готовку, льняные скатерти, пирожки с сыром. У нее были смешные ямочки на щеках. Рядом с ней было хорошо, она никогда ничего не держала от вас за спиной. Мы расцеловались.

– Я испекла хлеб для Йоля, с предсказаниями. У вас ведь так делают, да? Мне Дуглас сказал. Но не знаю, хватит ли на всех. Восемь таких… плетеных бубликов.

– Хватит, если мы их преломим.

– Я запекла туда всякую ерунду. Но если делить на мелкие куски, кому-то ничего не достанется.

– Значит, такая будет его судьба. – Я пожал плечами. – В этом году с ним не произойдет ничего.

Она тряхнула головой.

– Знаешь, неплохая перспектива!

– Ты будешь петь? – спросил я. – Хор репетирует.

– Я – петь? – Она с испугом посмотрела на меня. – Знал бы ты, о чем просишь.

– Ты же итальянка.