И он ее поцеловал

У него есть все шансы склонить ее на свою сторону, заставить думать, как он, стоит только проникнуть в ее покои. Ее добропорядочность всего лишь внешняя раковина; под ней Эмма мягкая, точно масло. Она хочет его, и он знает, как сыграть на этом желании, как воспользоваться своим опытом против ее невинности и доставить им обоим удовольствие. Сначала он опьянит ее поцелуями, как пьянила его она. Потом уложит на экзотический турецкий ковер, избавит от глупых идей о том, что пристало делать мужчинам и женщинам, и покажет, чем на самом деле им полагается заниматься.

Мимо прошествовали две дородные матроны, с нескрываемым любопытством осмотрев Гарри и его дорогую, пошитую у портного одежду. Он огляделся и заметил, что мальчишки, игравшие в камушки на углу, бросили игру и тоже смотрят на него, разинув рты. Больше стоять здесь, в этой обители кружевных занавесок и респектабельности рабочего класса, было нельзя.

«К черту все это, – подумал он. – Какая разница, что подумают люди?»

Он оттолкнулся от стены, взял связку книг, устремился к ее двери и вдруг без видимой причины замер посреди улицы.

С уст его слетело проклятие. Он развернулся и пошел к мальчишкам. Через несколько минут один из пареньков стал на шесть пенсов богаче, Эмма получила полное собрание «Тысяча и одной ночи» в переводе Бертона, а Гарри ехал домой в наемном экипаже, размышляя, не он ли сам повредился умом.

Глава 15

Подари мне поцелуй, а потом еще; добавь к нему двадцать и не забудь про сто.

Роберт Херрик, 1648 г.

Тетя Лидия вернула бы книги. Отец сжег бы их. Эмма оставила книги себе.

Она ни секунды не сомневалась в своем решении, вот что поразило ее больше всего. Более того, она решила выставить непристойное собрание в своей гостиной, на полке, которую было прекрасно видно с ее кресла у рабочего стола. Она могла любоваться им, сколько душе угодно, сочиняя опусы о благопристойном поведении. Может, это своего рода лицемерие, но всякий раз, когда она отрывалась от машинки и смотрела на яркие красные обложки, Эмма улыбалась – тайная радость, коей она имела возможность наслаждаться когда пожелает.

Выходит, она все-таки была мятежницей. Подобно невольно слетающим с губ бранным словам в минуты отчаяния и чрезмерному поеданию шоколада в грустные дни, эти книги являлись крошечным мятежом против строгих рамок ее воспитания. Однако с поцелуем Марлоу дело обстояло иначе. Это был куда более серьезный бунт, чем несколько ругательств или непристойная литература.

Миссис Инкберри совершенно справедливо напомнила о хрупкой природе женской добродетели и тех последствиях, с которыми придется столкнуться несчастной, утратившей ее. И все же стоило Эмме вспомнить о Марлоу и о происшествии в книжном магазине, в душе ее начинало клубиться темное, горячее желание – еще один тайный восторг, но в отличие от первого она не могла себе позволить насладиться им. Не успевал он появиться, как Эмма тут же подавляла его, приговаривая, как вредно лелеять нескромные мечты о виконте, который никогда не даст ей своего имени.

Последнее время они обсуждали ее труды через курьера, но, получив от него записку с требованием возобновить личные встречи, Эмма была уверена, что время излечило ее, что она уже собрала волю в кулак. Прошло около двух недель после поцелуя в книжном магазине Инкберри – вполне достаточно, чтобы взять себя в руки и подавить бесстыдные мысли и порывы.

Но стоило в среду вечером переступить порог конторы, как Эмма поняла, что жестоко ошибалась. Как только секретарь объявил о ее приходе и Марлоу повернулся к ней от окна, его улыбка пронзила ей сердце, всколыхнув воспоминание о болезненно-сладостном удовольствии, которое она испытала от прикосновения его губ. В его взгляде читался тот же темный, тайный голод, и Эмма поняла, что все ее усилия пошли прахом. Что поцелуй создал между ними невидимую связь, которая никогда не прервется. И через двадцать лет ничего не изменится. Едва Эмма увидела Марлоу, и ее вновь охватила безудержная радость.

Эмма неуверенно остановилась в нескольких футах от кресла, стоявшего напротив его стола, намертво вцепившись в ручку кожаного портфеля. Казалось, она не в силах двинуться дальше, не в силах сделать еще хоть шаг.

– Привет, – выдохнула она.

– Эмма… – Его губы растянулись еще шире, и удовольствие в груди стало невыносимым. Эмма опустила глаза, но это не помогло – из нагрудного кармана его темно-синего сюртука выглядывал краешек розовой благодарственной открытки, которую она послала ему за книги. Эмма прикусила губку.

– Это все, сэр?

Обыденный голос секретаря разрушил чары. Марлоу посмотрел мимо нее.

– Да, спасибо, Куинн.

Секретарь вышел, и Эмма преодолела последние футы до стола Марлоу. Она села, поставила портфель у ног и попыталась вспомнить, зачем она здесь.