И опять мы в небе

Упали посреди площади, где трамвай делает кольцо, чуть не на головы прохожих. Тотчас же к ним подбежал возмущенный нарушением порядка милиционер. Тяжело переводя дух, сердито сказал:

– Надо знать, где садиться! Нарушаете…

Но, увидев смущенные, расстроенные лица, разорванную оболочку, сразу подтянулся, отдал честь:

– Прошу прощения.

И обернулся к сбежавшимся людям:

– Граждане, граждане, расходитесь. Ну, чего не видели? Обыкновенный воздушный шар.

– Мы тогда решили: «Ну все, больше Верка в корзину не полезет», – потягивая из блюдечка чай, забасил Саша.

– Да нет, – засмеялась Вера, – все произошло так быстро, я даже испугаться не успела. А потом мы зачинили, заштопали оболочку и через неделю продержались в воздухе уже восемнадцать часов.

Да, девушки умели встречать опасность и в решительный момент делать именно то, что нужно.

А прыжки с парашютом! По-разному к ним привыкали. Кто быстро, кто не очень. Миша Никитин, заядлый планерист, перед прыжком неизменно бурчал:

– Пусть медведь прыгает, у него четыре лапы! – И… прыгал.

– Ой, девчонки, а как мы все без памяти в Колю Гудованцева влюблены были?! Саш, ты не слушай! – вздохнула Люда.

– Еще бы! – загорелась Женя. – И боялись! Как глянет синими глазами…

– Помните, как расхрабрились, пригласили его в Большой театр? – продолжала Люда. – Раздобыли четыре билета. В ложу! Я вот, Вера, Женя… Сидим в ложе, ждем. Его нет. Уже свет стал гаснуть, сейчас увертюра начнется. Вдруг вбегает… Запыхался, вспотел… наш старый начальник порта. Плюхнулся в кресло, скосил глаза: – «Так это вы-ы тут?! А я-то думал… У Николая полет. Отдал билет мне. Иди, – говорит, – в великолепную компанию попадешь!»

– А что, плохая компания? – вспыхнула Вера. – Нам тогда только-только парадную форму выдали. Весь Большой театр на нас засматривался!

– Хотите, покажу одну вещь?.. – таинственно подмигнула Вера и, вынув из-за спины, кинула на стол толстую, сшитую грубыми нитками тетрадь.

– О-о, журнал Воздухоплавательной школы! – уважительно повертел его в руках Саша. – Год 1930-й. Сейчас посмотрим. Та-а-к, прямо, Вер, на тебя и попал. «Объявить выговор Митягиной В. Ф. за озорство в столовой…» Неплохо. Идем дальше. «За баловство в строю поставить на вид Чаадаевой Е. В.». Это тебе, Катя.

– Ну-ка, ну-ка, дай сюда, тут и про тебя, наверно, найдется.

Катя схватила журнал.

– Вот, пожалуйста: «…Иванову А. И. и Эйхенвальд Л. В. за хищение тарелок в столовой…» Ого!..

– Так это же из-за вашего пса Цеппелина, – пробурчал Саша. – Подобрали этого лохматого бродягу! Надо же было его из чего-то кормить.

Несмотря на столь пышное имя, пес был на редкость непредставительный, но удивительно добродушный и привязчивый, невозможно было не откликнуться на его ласку.

– А здесь вот что, смотрите. – Катя высоко подняла журнал. – «…поставить в пример выдержку и самообладание Эйхенвальд Л. В., проявленные ею в аварийной ситуации полета». Это когда в гондоле вдруг запахло горелой резиной и все бросились выяснять причину, помните?

Минута была тогда очень тревожной. Где горит? Что? Стоявшая у штурвала Люда не повела глазом – делала свое дело, вела корабль.

…В квартиру заходили новые люди – их друзья. Сережа Попов, Володя Шевченко. Вчера все так были огорчены, что не им довелось лететь. Володя находился в моторной гондоле, помогал запускать мотор. Вот уж кому не хотелось сходить с корабля! С досады даже шмякнул ушанку оземь. На корабле улетели лучшие друзья: Сергей Демин, Тарас Кулагин… Но сейчас ничего, все смирились. Нельзя же всем лететь на одном корабле.

Подсаживаясь, рассказывали разные истории. Как всегда, было шумно, говорливо и компанейски, быть может, даже слишком говорливо? Все же каждому чего-то не хватало.

– Эх, Сережки нет, – посетовал Володя Шевченко. – Без него что-то все не то…

Кутаясь в теплый платок, в дверях показалась Тоня Новикова.

– Ой, сколько вас тут, я и не думала…

– Заходи, заходи.

Вера вскочила наливать еще чаю.

За столом все потеснились. Тоня откинула на плечи платок.

Люда подошла к стене, осторожно сняла зазвеневшую в руках гитару.

– Тонь, спой, а?

– Аллочку разбужу, – колеблясь, посмотрела на детскую кроватку Тоня. – Ну ладно, я тихонько. Хотите, Костину любимую?

Знали: ее Костя ни петь, ни играть не мастак. Но вот слушать… Не даст Тоне пол вымыть, отберет тряпку – сам помою!

Тоня заберется на кушетку, возьмет гитару и поет ему. Он драит пол – старательно, размашисто, как всегда все делает. Остановится, поднимет голову, улыбнется, – пой еще!..

…Дорогой длинною

да ночью лунною…

Все чуть слышно стали подпевать Тоне, сливая голоса, тревоги свои…

Вера наклонилась над кроваткой.

– Всего несколько дней потерпим, Алка, а? Всего несколько дней, и Сережа вернется!

…Давно погашен свет в тесной комнатке трехэтажного дома на улице Разина. Раскачивающийся на ветру фонарь бросает украдкой с опустевшей улицы пучки света на притемненную стену.

Обхватив колени руками, прильнув к ним подбородком, сжалась тугим комочком на диване Лена. Рядом разбросанные, так и не раскрытые учебники.