И опять мы в небе

Управлять дирижаблем при помощи одного штурвала невозможно. Огромный объем оболочки делает корабль необыкновенно подверженным как горизонтальным, так и вертикальным воздушным течениям. Поэтому на дирижабле стоят два штурвала глубины и направления. И ведут корабль одновременно два пилота.

– Товарищ Лянгузов, возьми три градуса ост, – поднялся из-за штурманского столика Гудованцев, – нас изрядно сносит.

– Есть три градуса ост!

Голос Лянгузова, удивительный звучный – слышался ли он на взлетном поле или в Воздухоплавательной школе, которой он сейчас руководит, – всегда вызывал немного восторженную зависть всех командиров. Сейчас, в тесной рубке, он прозвучал как-то особенно четко.

Гудованцев проверил показания приборов и отметил: несмотря на болтанку, все выдерживается в норме. Скорость – девяносто километров в час. Высота – сто пятьдесят метров. Израсходуется часть горючего – поднимутся до двухсот-трехсот. А пока что ребятам достается как следует – перегруженность, небольшая высота полета, следовательно, и опасная близость земли сильно усложняют пилотирование.

Лавируя между уходящими стенками гондолы, мимо опять устанавливающих ящики механиков к Гудованцеву подошел бортрадист Василий Чернов и протянул листок бумаги.

– Командир, радиограмма из порта. Запрашивают состояние корабля, настроение.

Гудованцев пробежал глазами листок. Понятно; в порту волнуются, переживают за них.

– Как слышимость?

– Отличная.

– Передай: корабль статически уравновешен в воздухе. Материальная часть в полном порядке. Благодарим за добрые пожелания. Настроение…

Гудованцев поглядел на уверенно работающих штурвальных, на радиста. Усталое, как и у всех, с покрасневшими невыспавшимися глазами Васино лицо было полно радости.

– Передай: настроение отличное, – сказал Гудованцев. – Приложим все силы для выполнения задания.

– Есть.

Чернов быстро записал и вернулся в радиорубку.

Настроение… Оно у всех приподнятое. Да и каким же еще оно может быть?! Они летят! Во всю мощь работают моторы. С каждой минутой полета, с каждым оборотом винта приближаются к цели.

Остались позади все земные хлопоты. А столько было всего за последние три дня! Обращение к правительству. Нетерпеливое ожидание ответа. И когда получили его, все до ломоты в ногах, но уже с легкой душой бегали по учреждениям, по складам, выписывали, подписывали, просили, требовали… Второй командир Иван Паньков прервал отпуск – до отдыха ли тут! Бортмеханик Николай Кондрашев больной поднялся с постели. Георгий Мячков, вывалив перед ним на стол груду ворошков и таблеток, сказал:

– Быстро поправляйся, Николай, болеть сейчас не ко времени!

Никто не мог оставаться в стороне. И сейчас не могут сидеть без дела. Свободные от вахты не отдыхают, а спешат навести порядок на корабле, поднимают в киль громоздкие тюки.

В темноте за окном бесконечное раскачивание затуманенной земли, сумятица снега. Гудованцев поглядел туда. Что-то беспокойно защемило внутри. Почему Лена не пришла? Не смогла? Ему так не хватало перед отлетом ее пристального и теплого взгляда, бесконечно верящего в его умение, знания, удачу… Лена! Она ворвалась в его жизнь, как врывается в полете ветер, свежий, уносящий, попутный…

Их встречи всегда были неожиданными. У него что ни день полеты, подготовки к ним, никогда не знал заранее, когда будет свободен. Вырвавшись, мчался к Лене в Москву и, оторвав ее от нескончаемых занятий, подготовок к сессиям на ее геологическом в университете, увозил в Долгопрудный. Тут в двух шагах лес. Они убегали на лыжах за тридевять земель, так что обратную дорогу находили с трудом. Возвращались затемно, покачиваясь от усталости, и до чего же рады были ожидающей их дома горячей картошке!

Бродить по лесу Лене не в диковину. Она, как и он, таежный бродяжка. С начала лета всегда в экспедиции. И ему ли, сибиряку, не знать, каково пробираться по таежному бездорожью с тяжелым рюкзаком! «Подожди немного, облегчим вам жизнь, – обещал он ей, – будем вас и ваше хозяйство в самую глушь на дирижаблях забрасывать!» Все аэронавты уверены, что дирижабли и тут сослужат добрую службу.

Ясноглазая, светловолосая его Лена! Казалось, нет между ними этого все увеличивающегося расстояния…

…Снежные заряды за окнами рубки по-прежнему резали их путь. Ветрочет[5] упрямо не хотел менять показания. Впрочем, Николай мог и не смотреть на его диск, и так было ясно: на корабль беспрестанно жмет боковой ветер. Корабль сопротивляется ему, кренится, бросается в стороны, идет наперекор.

«Во время остановки в Мурманске надо будет позвонить на главный почтамт, – подумал Гудованцев. – Лена наверняка догадается дать туда телеграмму».

– Как моторы, Николай? – спросил он сидевшего тут же, у корабельного телеграфа, старшего бортмеханика.

– В порядке, – обернулся к нему Коняшин. И уверенно добавил: – Моторы не подведут, командир, каждый час проверяю.