И опять Пожарский

— Вкусная каша. Каша из гречки.
Где варилась? В печке.
Сварилась, упрела,
Чтоб Оленька ела,
Кашу хвалила, на всех разделила…
Досталось по ложке
Гусям на дорожке,
Цыплятам в лукошке,
Синицам в окошке.
Хватило по ложке
Собаке и кошке,
И Оля доела
Последние крошки!

Михаил Фёдорович хихикал, как маленький ребёнок. Казнят, решил Пронин. Но вместо этого царь прочитал ещё одно стихотворение и засмеялся громче, а потом подбежал и обнял дьяка.

— Молодец, Петруша! Ведь молодец? — А глаза сияют, словно драгоценные каменья.

— Я тебе, государь, ещё в самом начале беседы это говорил.

— Что ещё послал Петруша? — Вот оно, любопытство.

— Это, великий государь, горшочек с чудесным маслом. Вели принести кусочек хлеба белого.

Хлеб принесли, отрезали кусочек и намазали ореховым маслом. Всё это время царь разглядывал рисунок на горшочке. Там две белочки тянули друг к другу гроздь орехов. Чудно. Ни на что не похоже. Михаил попробовал хлеб с маслом. Вкусно. Если бы в детстве его кормили такими деликатесами… Царь не удержался и заставил сделать себе ещё кусок хлеба с маслом. Та же история повторилась и с маслом селёдочным.

— Как же это Пётр догадался до таких яств заморских? — спросил Михаил Фёдорович у Пронина с полным ртом.

— Он говорит, что придумала яство сие крестьянка из Вершилова, крепостная, а он только помог ей производство наладить. Свёл с гончарами и иконописцами.

— Так ведь и хочется сказать, чтобы перебирались они в Москву, но помню, князь, твои слова про иноземных купцов.

— Позволь, великий государь, ещё одно лакомство тебе показать, что тоже крестьянин из села Вершилово производит… — Пронин достал из корзины плоскую керамическую шкатулочку с сыром.

— Уж порадую я матушку за обедом! — воскликнул с восторгом Михаил, пробуя острый сыр. — Что же, и правда простой крестьянин сам такое блюдо смог измыслить?

— Так Пётр Дмитриевич говорит, но сдаётся мне, что без его участия и здесь не обошлось, — улыбнулся лукаво дьяк.

— Ещё есть диковинные яства в Петрушиных подарках? — поинтересовался царь, облизываясь.

— Прости, царь-батюшка, но яства на этом закончились. Только не спеши расстраиваться, ибо диковинки есть ещё. Это валенки, государь. Три пары: тебе, матушке твоей и батюшке. Зимой в них тепло, не то что в сапогах. — И дьяк протянул с поклоном одну пару царю.

На всех шести валенках были нарисованы и вышиты купола Покровского собора (храма Василия Блаженного). Причём на каждой паре угол зрения был другой, и на переднем плане изображены разные купола.

— Разве такую красоту можно на ноги надевать? — произнёс, любуясь узором, государь.

— А ты примерь, царь-батюшка, почувствуй, как ноженькам в них хорошо.

Царь стянул сапоги с помощью двух дьяков и надел валенки.

— И правда ведь тепло, да и по снегу ходить можно. — Михаил рассматривал обновки. — Только не говори, что и это придумал крестьянин из села Вершилово. Таких диковин чай и за границей нет.

— Не буду, великий государь, говорить про крестьянина. Ибо это лжа будет. Делает их крестьянка крепостная из Вершилова, а не крестьянин, — хитро улыбнулся Пронин.

Царь оценил шутку и заливисто рассмеялся.

— Ещё что-нибудь прислал Петруша?

— Вот, держи, государь, тарелки сетчатые. — Дьяк с поклоном подал две ажурные тарелочки, расписанные цветами и ягодами. — Это тоже работа вершиловская. Есть там артель гончаров, вот они и горшочки те, и шкатулочку под сыр, и тарелки эти лепят.

— Знаешь, что я тебе, князь, сказать хочу? — Михаил бережно положил тарелки на стол. — Может, мне нужно иноземцев всех изгнать из Москвы да всех жителей Вершилова сюда переселить?

— Прежде чем ответить тебе, великий государь, на этот вопрос, хочу ещё одну диковинку показать. Когда ты её увидишь, может, и передумаешь. — Тут дьяк достал из последней корзины пачку листов бумаги.

— Какая гладкая да белая, неужели не немецкая, а тоже из Вершилова?

— Поднеси, государь, один листок к окну.

Михаил Фёдорович поднёс листок к свету и внезапно, охнув, выронил бумагу.

— Колдовство это! — грозно уставился царь на нового князя.

— Нет, великий государь, вот и грамотка от настоятеля храма в Вершилове есть, что нет тут колдовства, и бумагу эту он освятил. — Пронин вспомнил себя и подал царю листок с записью отца Матвея.

— Как же это сделано? — Михаил поднял листок, поднёс его к свету и прочитал слова «Пурецкая волость».

— Пётр Дмитриевич сказал, что если на такой бумаге подавать прошения и челобитные, то казна может зело обогатиться. А немцев до этого секрета не допускать особо. И ещё, государь, посмотри, на всех диковинах, что княжич со мною передал тебе, есть надпись «Пурецкая волость». Это чтобы его диковины никто подделать не смог.