И остался Иаков один

Израильские интеллектуалы часто с любопытством, иногда с удивлением, а порой и раздраженно, спрашивают: "Почему русские такие правые (в политике)?", или: "Отчего среди русских олим так много религиозных?", или даже: "Почему русские так нетерпимы (в споре)?" Разумеется, эти расхожие стереотипы не вполне отражают действительность. И первый, легкий ответ на последний вопрос может быть очень прост: "Ну, нетерпимы, например, потому что плохо воспитаны", - однако это неполный ответ и обе стороны это знают. Сами вопросы и это любопытство отражают тот несомненный факт, что мы "русские", - другие, и наше отличие коренится глубже, чем в политических взглядах или в манере поведения. Мне кажется, наше отличие коренится в нашем другом отношении к миру. Это отношение сформировалось под влиянием совершенно отличного опыта детства. Раннего опыта, в котором содержится весь человек. Или почти весь. Вордсворт в XIX в. утверждал, что "дитя - отец человека". А Борис Пастернак, в ХХ-м, говорил, что "детство - это яркий пример парадокса, когда часть больше, чем целое".

Журнал "Мознаим" в прошлом году опубликовал интересное эссе Йорама Брановского о детстве. Вот что он пишет о себе:

"Я считаю, что у меня совсем не было детства... Детство - это миф и выдумка поэтов. Они сначала открыли любовь, а потом - в тех же поисках оригинальности - детство, все для того, чтобы было им, о чем петь... Но я повторяю: не было ни леса, ни медведей... Родители мои хотели все начать сызнова... И все было с самого начала, ничего от национального или религиозного. Совсем. И так это прошло, с головокружительной скоростью... поездки в деревню, несколько детских болезней... почти ничего... весь я плод позднего чтения я путешествий, что вовсе не вели меня в страну детства, скорее - в те места, которые составили основу культуры моей - в Грецию и Италию... Мир видится мне временами как шутка или сумасшествие, и почти всегда он видится мне, как почти несуществующий. Я... не верю, что он существует. И я связываю это с несуществованием моего детства...". Боюсь, что это типично для сегодняшнего западного интеллектуала и захватывает многих израильтян. Я рад, что пришел из глубокой провинции и ощущаю себя иначе. Может быть, это поможет мне найти в Израиле родственные души, для которых собственное детство, существование мира и наше существование в нем еще не пустой звук. Я очень надеюсь встретить здесь тех, чье детство было продолжительным и плодотворным.

Советская власть лишила нас многих культурных достижений человечества. Мы испытали голод, холод и неволю. Многих из нас она лишила также и родителей... Но было бы несправедливо сказать, что она отняла у нас детство. Напротив, она одарила нас детством прочным и продолжительным. В сущности, мы так никогда и не изжили его до конца...

В раннем возрасте я немного заикался. Врачи рекомендовали родителям побуждать меня учить и декламировать стихи. Я декламировал со страстью:

"Климу Ворошилову письмо я написал:

Товарищ Ворошилов, народный комиссар!

В Красную Армию, будущий год,

В Красную Армию брат мой идет!"

Как хорошо был организован наш детский мир! Проникновенные эти стихи, написанные еврейским поэтом Л. Квитко, вдохновенно переведенные на русский язык поэтом-евреем С. Маршаком (и нас еще смеют упрекать в недостатке еврейского воспитания!), рисовали такую гармоническую картину... Были там, конечно, присутствовали и злые силы:

"Слышал я: фашисты задумали войну

Хотят они разграбить Советскую страну..."

Но мы не дадим! Не выйдет! Каких бы это ни стоило жертв, даже жизни брата:

"Товарищ Ворошилов, когда я подрасту,

Я стану вместо брата с винтовкой на посту!"

Не было у меня никакого брата. Я, как и большинство моих сверстников, был единственным ребенком, родившимся в голодные годы и вскормленным искусственным молоком. Но идея нерушимой верности силам Добра пронизывала мое золотушное существо до самых печенок. и я любил моего несуществующего, самоотверженного старшего брата неземной любовью.

Если бы я знал, что мой старший брат пал, в действительности, жертвой аборта! Если бы я знал, что всего через год товарищ Ворошилов горячо пожмет руку Риббентропу! Если бы я знал, что и самого Квитко всего через десять лет расстреляют ни за что, ни про что... Мы оба, Л. Квитко и я, ничего не знали об этом и были счастливы...

Я не шучу. Я хочу сказать, что у нас было все необходимое для счастливого детства. Потому что для счастливого детства необходима только уверенность в незыблемости нашей системы координат. И она у нас была.