И откуда вдруг берутся силы…

На втором Белорусском еще продолжалось
                                                   затишье,
Шел к закату короткий последний
                                       декабрьский день.
Сухарями в землянке хрустели голодные
                                                        мыши,
Прибежавшие к нам из сожженных дотла
                                                    деревень.

Новогоднюю ночь третий раз я на фронте
                                                     встречала.
Показалось – конца не предвидится этой
                                                          войне.
Захотелось домой, поняла, что смертельно
                                                          устала.
(Виновато затишье – совсем не до грусти
                                                       в огне!)

Показалась могилой землянка в четыре наката.
Умирала печурка. Под ватник забрался мороз…
Тут влетели со смехом из ротной разведки
                                                        ребята:
– Почему ты одна? И чего ты повесила нос?

Вышла с ними на волю, на злой ветерок
                                                  из землянки.
Посмотрела на небо – ракета ль сгорела,
                                                          звезда?
Прогревая моторы, ревели немецкие танки,
Иногда минометы палили незнамо куда.

А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,
То застыла не веря: пожарами освещена
Горделиво и скромно красавица елка стояла!
И откуда взялась среди чистого поля она?

Не игрушки на ней, а натертые гильзы
                                                    блестели,
Между банок с тушенкой трофейный висел
                                                      шоколад…
Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,
Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших
                                                           ребят.

Дорогие мои д'артаньяны из ротной разведки!
Я люблю вас! И буду любить вас до смерти,
                                                        всю жизнь!
Я зарылась лицом в эти детством пропахшие
                                                             ветки…
Вдруг обвал артналета и чья-то команда: «Ложись!»

Контратака! Пробил санитарную сумку
                                                     осколок,
Я бинтую ребят на взбесившемся черном
                                                         снегу…

Сколько было потом новогодних сверкающих
                                                          елок!
Их забыла, а эту забыть не могу…

«На носилках, около сарая…»

На носилках, около сарая,
На краю отбитого села,
Санитарка шепчет, умирая:
– Я еще, ребята, не жила…

И бойцы вокруг нее толпятся
И не могут ей в глаза смотреть:
Восемнадцать – это восемнадцать,
Но ко всем неумолима смерть…

Через много лет в глазах любимой,
Что в его глаза устремлены,
Отблеск зарев, колыханье дыма
Вдруг увидит ветеран войны.

Вздрогнет он и отойдет к окошку,
Закурить пытаясь на ходу.
Подожди его, жена, немножко —
В сорок первом он сейчас году.

Там, где возле черного сарая,
На краю отбитого села,
Девочка лепечет, умирая:
– Я еще, ребята, не жила…

Комбат

Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули —
Всегда стрелял без промаха комбат.

Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперед.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шел на пулемет.

Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.

И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!