И отрет Бог всякую слезу

Еще в Варшаве, в своей дивизии генерал что-то слышал об очистке городов от наводнивших за годы войны страну калек. По оперативным докладам среди них процветали антисоветские настроения. Отталкиваясь от асфальта деревянными колодками, с привязанными к дощечкам культями ног, с контуженными трясущимися головами, они собирались возле пивных и рассказывали народу о какой-то своей, особенной правде войны. Слепые, сумасшедшие, безрукие и безногие, с изуродованными лицами, с вставленными в мочевой пузырь шлангами и привязанными резиновыми грелками, не живые и не убитые, они были ненужным хламом долгой войны. От многих отказались родные. Их собирали из всех крупных городов, потому что невозможно было смотреть совестливым людям, как вчерашние герои, о которых писали фронтовые многотиражки, собирают милостыню на вокзалах и рынках. Их было так много, что жалости на них уже не хватало. Они еще долго бы не давали забыть народу об обратной стороне победы.

— Разрешите продолжать? — так же весело спросил капитан, хотя погрузка и так не прекращалась.

В этот момент двое солдат, тяжело дыша, пронесли мимо генерала человека без обеих рук и ног, держа его за пояс и воротник грязного засаленного бушлата. Глаза человека были широко открыты. Белки неестественно блестели, выделяясь на заросшим черной щетиной лице, и было в этих глазах что-то такое, что заставляло толпившихся за оцеплением людей смотреть куда угодно, только не на него. Под расстегнутым бушлатом, на груди старенькой застиранной гимнастерки виднелась нашитая наградная планка. Те, кто разбирался, заметили среди ее разноцветья знаки двух орденов Славы и ордена Боевого Красного Знамени. Человек молчал и все пытался заглянуть своими блестящими глазами в лица стоящих вокруг людей.

— Откуда ты, солдат? — спросил его генерал внезапно треснувшим голосом.

— Второй Белорусский. Полковая разведка…. — так же тихо ответил инвалид, разлепив сжатые губы.

— Тут со всех фронтов, товарищ генерал. Даже Герой Советского Союза есть, — весело добавил сбоку капитан. И прикрикнул на солдат. — Хабибуллин, Грищенко! Что встали? Давайте, несите….

С генералом что-то сделалось. Его кадык несколько раз дернулся, словно он пытался проглотить сухой, застрявший в горле ком. Лицо пошло красными пятнами. Он медленно оглядел капитана, с головы до начищенных с блеском хромовых сапог, затем перевел взгляд на солдат, которые по молодости лет не могли знать, что такое война, затем снова на капитана.

— Все фронта? — он пытался говорить тихо, но у него ничего не получалось. — Ты…! Они всю войну на животиках…. От воронки до воронки…. Под танками! Сука! Они ссались от страха, мертвых своих друзей в общие ямы кусками скидывали…. Они войну выиграли, пока ты, сука, в тылу консервы жрал…. Я с ними с сорок первого…. А ты их, как мусор, как мешки с картошкой, головами об пол…?

— Так быстрее, товарищ генерал, — ничуть не испугавшись, ответил капитан.

Часть пятен с лица генерала, казалось, перешла на него, скулы порозовели, а в глазах замерцали искры настоящей, тяжелой злости, которая надолго откладывается в запасниках памяти. Как командир отдельной роты МГБ, он имел здесь гораздо больше полномочий, чем никому не известный генерал из другого округа. И капитан хорошо знал это. И генерал знал.

Хлопьями падал на мокрую землю снег. Случайные зрители, пассажиры поезда Брест — Москва, стоя за редкой цепочкой оцепления, видели странную картину. Они видели, как седоватый властный мужчина, о крутом нраве которого слышали все офицеры Западной группы войск, бегал от инвалида к инвалиду, которых все продолжали выносить, и обнимал их, и повторял:

— Братцы…! Братцы…! Вы же сто раз убиты! Простите нас, братцы…. Я с вами под одной шинелью…, я с вами хоть сейчас, туда, обратно…, под танки, простите, братцы….

При этом генерал плакал. И не стыдясь своих слез, все грозил кулаком, то ли капитану, то ли небу.

Через полчаса погрузка эшелона закончилась. Отзываясь на зеленый сигнал семафора, паровоз пассажирского поезда дал свисток, вагоны дернулись и медленно покатились, придавливая своей тяжестью белые от снега рельсы. Случайно встретившиеся составы разъехались в разные стороны. Генерал вернулся в свое купе, молча взял со стола портсигар с папиросами и сразу ушел в тамбур. Там он долго стоял в одиночестве, отвернувшись к мокрому холодному стеклу, и смотрел на проносящиеся мимо заснеженные ели.

Проходившая по тамбуру проводница заметила, что его руки трясутся.

***

Поезда на полной скорости отдалялись друг от друга, поднимая клубы дыма над белым лесом.