И отрет Бог всякую слезу

Между тем поезд подходил к Минску. Черно-белые пахотные угодья с редкими перелесками закончились, замелькали крыши одноэтажных домов. Подсаживающиеся на полустанках бабы потянулись к выходу, привозя на рынки большого города сметану и квашеную капусту. По проходу прошел военный патруль. После него красный от натуги спекулянт потащил в тамбур свои мешки. Хмурый, сосредоточенный генерал в своем купе помогал жене и дочери паковать чемоданы. Колеса перестукивали по стрелкам.

Парню тоже надо было выходить, но он не спешил, сидел, отвернувшись к окну, смотрел на тянущиеся окраины Минска. Слова женщины его разозлили, но ненадолго, он привык к подобным высказываниям. В голове крутились откуда-то всплывшие строки из «Короля Лира» Шекспира, — «Берусь тебе любого оправдать, затем что вправе рот закрыть любому….» Зачем кому-то что-то объяснять? Война была одна на всех, но для каждого своя, и Александр знал, что свою войну он выиграл.

За окном потянулись частные дома Куросовщины. В мае сорок первого здесь, как и во всех пригородах Минска, особенно сильно цвела сирень. Бело-розовые и фиолетовые гроздья расцвели как-то необычайно густо. На Сторожовке горожане ломали мокрую от утренней росы сирень в вазочки, перенося запах весны в свои квартиры, но ее все равно было очень много. Парень попытался вспомнить какую-нибудь картинку из того тихого, довоенного Минска и сразу увидел пыльную зелень, девушку в платье с короткими рукавами, и даже услышал патефонные звуки танго из открытого окна. Где-то в глубине двора приглушенно кричали играющие дети. Пахла сирень.

Тихий июньский вечер, который вспомнил Саша, был последним вечером перед открытием Комсомольского озера. Завтра утром, на рассвете начиналась война. И люди, которых он вспоминал так же ясно, как наяву, еще не знали, что очень скоро им предстоит мучиться и умирать….

Поезд дернулся и остановился возле вокзала.

— Простите, что живой, — уже про себя повторил Александр и, надев кепку, пошел к выходу.

Военнопленным Шталага номер триста пятьдесят два: солдатам, офицерам и гражданским, а так же всем военнопленным в годы Великой Отечественной войны посвящается.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Теплым летним вечером, 21 июня сорок первого года, в городе Минске. Три месяца добровольцы по призыву газеты «Советская Белоруссия» копали огромный котлован, чтобы уберечь от весенних разливов Свислочи любимый всеми парк и Пулиховскую слободу. За два дня до открытия в котлован пустили воду. Место под искусственный водоем выбрали самое живописное, озеро разлилось прямо посреди старинного парка, среди каштанов и лип. Повсюду зеленела свежая листва. Огромные глиняные кучи вывезли, на берегу поставили кабинки для купальщиков, а разлившаяся вода водоема отсвечивала лучами заходящего солнца так привычно, что, казалось, озеро находится здесь с самого сотворения мира.

По замыслу городских властей атмосферу праздника должны были создать плавающие по озеру лодки, на каждой из которых сидел баянист. Как только духовой оркестр умолкал, лодки поворачивали к берегу и над водой разносились звуки вальсов. Гуляющие по парку горожане с удовольствием наблюдали за последними приготовлениями к празднику.

В Минске вообще было очень много парков, садов, скверов. Из открытых окон по вечерам звучала музыка. По городу шло повальное увлечение танго, танго учились танцевать в каждом дворе, когда кто-нибудь выносил во двор патефон. Повсеместно звучала музыка из громкоговорителей. Жизнь в городе была тишайшей, и люди верили, что завтра обязательно будет лучше, чем вчера, потому что все плохое уже было; было и прошло, и больше нет ничего, кроме заслуженной спокойной жизни, и будущего, которое стоит того, чтобы его ждать.

В этот субботний вечер семнадцатилетний Саша Бортников пошел посмотреть на репетицию открытия Комсомольского озера…

Пошел, потому что дома делать было совершенно нечего. Высоко в догорающем небе чертили круги ласточки, с реки тянуло прохладой. Вступив на затемненную листвой тропинку, он прошел вглубь парка и уже собирался свернуть к берегу, к плавающим по вечерней воде лодкам, как вдруг увидел в конце аллеи знакомую фигуру. Девушка в светлой блузке стояла лицом к нему, а возле нее стоял какой-то мужчина, белея рубашкой в наступающих сумерках.