И оживут слова

— Я должна знать, что между вами произошло! Я понятия не имею, как себя с тобой вести. Ты то говоришь по-человечески, а то шарахаешься от меня, как от заразной. Что мне-то делать?

— Вести себя, как она.

— Как?! — воскликнула я.

— Ти-ше! Обычно она говорила что-то злое. Но лучше всего будет, если ты просто не будешь меня замечать. Я сюда почти не хожу, это не будет сложно.

— Я не хочу “говорить тебе злое”, — передразнила я. — У меня к тебе куча вопросов! Я не хочу не замечать тебя! Я…

— Не делай хуже! — Альгидрас посмотрел на меня долгим взглядом и обреченно вздохнул: — Давай так: сейчас я отвечу на все вопросы… на какие смогу, но завтра все будет, как я сказал.

— Альгидрас! — с мольбой протянула я.

— Спрашивай, иначе я ухожу!

— Сколько тебе лет? — выпалила я.

Альгидрас озадаченно моргнул и посмотрел на меня, как на умалишенную, но все же пояснил:

— Весен или зим. Не лет. Девятнадцать.

— Сколько? — в ужасе воскликнула я.

— Ти-ше! — снова взмолился Альгидрас, бросив быстрый взгляд на темный дом. — Девятнадцать. А что?

Я всхлипнула на грани между смехом и слезами. Почему-то факт того, что он моложе меня на пять лет, стал последней каплей. Я понимала, что думаю совсем не о том, но, видимо, мой мозг решил начать разбираться сначала с девчачьими проблемами, а уж потом с мировыми.

— Я, конечно, видела, что ты совсем мальчишка, но чтобы настолько... Ужас! — простонала я, перебирая в уме следующие вопросы.

— Мальчишка? — искренне возмутился Альгидрас, только подтвердив мой тезис — мальчишка и есть. — Мальчишка это… это… двенадцать!

Я помотала головой, чтобы не ляпнуть что-нибудь еще.

— Не обижайся. Просто я привыкла к тому, что девятнадцать… это… ну… мало.

— Тогда тебе придется привыкнуть, что девятнадцать — это много. Радим в девятнадцать уже воеводой был. У других уже семеро по лавкам…

«А у тебя никого», — мелькнуло у меня в голове, и тут же вспомнились слова князя Любима «последний в роду».

— Хорошо, — кивнула я. — Я запомню…

— Хорошо, — кивнул Альгидрас в ответ, кажется, несколько удивленный тем, что я так быстро согласилась.

В наступившей тишине я услышала, как оглушительно стрекочут сверчки, громко сопит Серый у ног Альгидраса, тычась мордой тому в ладонь, и где-то далеко на разные голоса лают собаки. И тут я поняла, что смущало меня в этом лае еще когда мы шли с Миролюбом и Добронегой по улицам: обычно собаки либо не лаяли вообще, либо лаяли за воротами, совсем рядом.

— Расскажи про собак. Они каждую ночь бегают по улицам?

— Да. Каждую ночь по стене ходит дозор, а по улицам — псы из общей псарни.

— Вот почему лаял Серый! Я сидела как-то ночью на крыльце и слышала, как он то и дело бегает к воротам и лает. Только… я все равно не понимаю. Сегодня я бежала к твоему дому, а ни одна из собак на меня не залаяла из-за ворот. Вы их всех на ночь на псарню отводите?

— Нет, просто свирские псы нападают без лая. Лают только со злобы. А в бою нет.

— То есть, если бы я вышла за ворота вчера, я бы даже не услышала, что меня собираются съесть? — попробовала пошутить я.

— Никогда не выходи за ворота после темноты, — серьезно произнес Альгидрас.

— Но почему Радим спускает псов?

— Свирь — застава. Ее не раз пытались взять. Всемилу похитили из этих стен в разгар праздника.

— Ее не похищали, Альгидрас, она сама ушла. Я, наверное, выгляжу сумасшедшей... Я попытаюсь объяснить. Я отдыхала с подругами у моря. Меня унесло на матраце, и ночью в ливень меня подобрал корабль Радимира. Я понимаю, что это звучит бредом, и допускаю, что ты можешь мне не верить, — я вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. — Я писала книгу. Знаешь, ничего особенного... Просто роман. Я даже не знаю, чем бы там все закончилось. Писала про Свирь. Я до этого ни разу не была в Свири. Господи, я из другого века! Ты, наверное, сейчас вообще ничего не понимаешь из моих слов, да?

Альгидрас слушал очень внимательно, покусывая нижнюю губу. В ответ на мою последнюю реплику он осторожно произнес:

— Все слова не понимаю — ты говоришь быстро. Но общее — понял.

— Повторить медленнее? — я попыталась выдавить улыбку и почувствовала, что губы дрожат. То ли от холода, то ли от напряжения.

— Нет, — забывшись, Альгидрас мотнул головой и тут же снова коснулся шеи, чуть поморщившись. — Мне не нужно об этом знать.

— Рана болит? — обеспокоенно спросила я.

Он в ответ скорчил мину, жутко напомнив мне Радима, который так же посмотрел на меня, когда я спросила о его ране.

— Знаешь, мне так странно, что кого-то может ранить. И что после этого не лежат в постели, а носятся, как я не знаю кто… — не удержалась я.

— Странный у тебя мир, ‒ медленно произнес он, глядя мне в глаза.

Почему-то в этот момент его смешные девятнадцать не казались мне такими уж смешными. Как там говорил один из воинов Радима: так смотрит, будто что-то про тебя знает? В этот миг мне тоже казалось, что Альгидрас знает обо мне гораздо больше, чем я о нем.

— А хваны правда волшебники?

— Волшебники? — непонимающе переспросил Альгидрас.

— Чудесники, — вспомнила я слова Любима.

— Я не знаю, кого они здесь называют чудесниками, но хваны… иные.