...И паровоз навстречу!

Это был термоядерный чих. Из нутра Лавочкина вырвалось чрезвычайно интересное излучение. А может быть, и не излучение вовсе… По королевствам прокатилась волна, отменяющая всякую ворожбу. На все заклятья-проклятья-заговоры-наговоры-заветы-ответы-отвороты-повороты была объявлена полная амнистия.

Гомункулусы превратились в сизое желе и впитались в грязь да снег. Строения, в которых для поддержания конструкций использовалась магия, обрушились. Развалились танки, паровозы и самолеты. Обращенные в камень и замороженные люди ожили.

Новообращенный эльф Шлюпфриг, прятавшийся от людей в убежище лже-Белоснежки, мирно спал, когда его растолкал бородатый мужик.

– Эй, паря, а где стерва-то беловолосая? И ты это… Не ейный прихвостень?

Шванценмайстер захлопал глазами. Он узнал мужика. Глянул за его спину.

Растерянные люди и гномы растерянно бродили по залу. Некоторые пытались колдовать, но ничего не получалось. Чуть выше летал и бранился личный ворон Хельги Страхолюдлих:

– Кр-р-ретинизм! Где я? Где хозяйка?

– Я… не прихвостень, – промолвил Шлюпфриг. – Я жертва. Эльф позорный.

Мужик расхохотался:

– Брось, пацан, не наговаривай на себя. Худоват ты, это да. Но на рыло – вылитый человек.

А далеко, возле замка Дункельонкеля, отмерли Четыре всадника и их дети. Стражи нигде не было, поэтому они покинули осиротевшие владения Вождя и Учителя без малейших трудностей.

На севере, в тундре, расколдовался бедолага Финтефлюгель. Ему было нечеловечески холодно, но он выжил. Такие всегда выживают…

Еще севернее, в замке ведьм, полуживая старушка Гретель вдруг помолодела и исцелилась, изрядно удивив сестер-послушниц. Жизнь с нуля. Юное лицо с мудрыми глазами верховной хранительницы.

Марлен и Иоганн Всезнайгели сначала испугались, ощутив «магическую глухоту». Энергия, излучаемая Великим Разломом, ощущалась почти физически. Похожие ощущения возникают у нас, когда мы стоим возле трансформатора.

И вдруг наступила тишина. Погас волшебный светильник. Марлен попробовала разжечь и не преуспела. Отец и дочь выбрались из пещер на ощупь, изрядно поплутав.

В Драконьей долине похолодало, ведь магия пропала и там. Ящеры стали медленней двигаться, на второй день они улеглись, плотно прижавшись боками, и впали в короткую спячку.

Трое суток Николас Могучий был единственным чародеем этого мира. Полковое Знамя хранило уйму энергии, перехваченной у вундерваффе.

Потом магия стала возвращаться. Постепенно, будто бы давая возможность волшебникам подумать, как теперь пользоваться вернувшимся талантом. За это время власть колдунов Черного королевства была свергнута. Самые расторопные бежали. Старик Юберцауберер, очнувшийся от каменного морока в коридоре доцландского казначейства, даже успел прихватить пару килограммов серебра.

Через неделю, получив всю славу мира, Палваныч, Коля, братья Всезнайгели, Грюне и Хельга собрались в доме Тилля. Стольноштадт праздновал победу. За окнами вопили радостные люди, горели фейерверки, играла музыка.

Развалившийся в кресле прапорщик Дубовых смеялся со знаменитым подхрюкиванием.

– Прекратите ржать, Павел Иванович, – устало сказал Коля. – Знаете, какой ветер в лицо хлестал? Одежду – как рукой сорвало. Кожу жжет, будто я сначала загорал восемь часов подряд, а потом в кипяток нырнул…

– Хорошо, хорошо. – Прапорщик принялся отдуваться. – Давайте ближе к делу. Мы хотим домой. Кто и когда нас отправит?

Тилль Всезнайгель осторожно произнес, как бы полушутя:

– Я скажу, если Николас не будет драться.

– Честное слово, – нехотя пообещал Лавочкин.

– Поклянитесь на своем Знамени, – потребовал колдун.

– Ага, Курочкой Рябой, – буркнул рядовой. – Слово дал? Дал. Солдат магистра не обидит.

– Я отправлю вас обратно. В любое время. Из любого места.

– И раньше мог?.. – вкрадчиво спросил Пауль Победитель Тьмы.

– Честно говоря, да, – признался Тилль.

Прапорщик встал из кресла:

– А вот я никаких подписок не давал. Иди сюда, пучеглазый монголоид! Я тебе все припомню!

Пухлые пальцы потянулись к горлу волшебника.

Графиня Страхолюдлих преградила любимому путь.

– Это ли Пауль, которого я знаю? – торжественно воскликнула она, и хотя ее изящная рука покоилась на перевязи, нынче Хельга казалась Палванычу идеальным воплощением разгневанной женской красоты. – Выслушай, потом решай.

– Ну, пусть говорит…