И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката

Где есть человек, способный оценить по достоинству те нравственные мучения, то состояние вечного гнета, вечного страха, какие выносил Росковшенко с того рокового момента? Он думал, что раз прибегнув к подобному средству, он снимет с себя петлю, но ошибся. Труден первый шаг. Кто летит по наклонной плоскости, тот не может уже остановиться: всякая попытка сдержаться неминуемо повлечет за собой падение.

Росковшенко пал, а вокруг него все шло своим чередом: кредиторы не унимались; они сразу поняли, в чем дело, и сообразно с обстоятельствами работали. Трудно, господа, допустить, чтобы столько людей, у которых Росковшенко одолжался под учет фальшивых векселей, не знали этого, особенно в том случае, когда каждую минуту предоставлялась возможность проверить факты. Ведь ростовщик, раз-два не получив своих денег от бланконадписателя, неминуемо должен был обратиться к векселедателям, тем более что они – люди хорошо известные в городе и живут тут же в 20 шагах. Как хотите, но я с этим не соглашусь.

Напротив того, я убежден, что деньги давались не под учет фальшивых векселей, а под залог головы Росковшенко! Ростовщики знали, что векселя подложные, но они знали также, что учитывающий их – муж богатой жены, что в случае чего она ответит всем своим состоянием. Судебная хроника хорошо знакома с подобными приемами…

Обвинитель говорит, что продолжительность времени, в течение которого совершалось преступление, доказывает напряжение злой воли, доказывает глубокую развращенность подсудимого.

Нисколько: здесь одна и та же петля лишь все больше и больше затягивалась.

Да, наконец, против кого же была направлена злая воля? Лишин и Пащенко не пострадали, ростовщики с лихвою получили свое.

Закон карает злую волю, но для него вовсе не безразлично знать, кто в данном случае является пострадавшим субъектом. Росковшенко мог делать подлог, мог набивать карман и затем ликовать. Так нет же – он поступает иначе, он борется, изворачивается и при первой возможности оплачивает долги – все равно, какие бы они ни были.

Все данные дела от начала до конца доказывают это. Ни один свидетель, ни один кредитор не обмолвились ни единым словом против Росковшенко. Даже свидетель Пащенко, показание которого вовсе не обличает симпатий к подсудимому, когда дошло дело до подложных векселей и до обнаружения им преступления, здесь, перед вами, как бы оправдывался, как бы извинялся.

И это понятно, потому что все чувствуют, что Росковшенко – не злодей, не преступник, а несчастный человек.

Для нас образ действий г-на Пащенко вполне понятен: он вместе с Лишиным не согласился замять поднятую ими историю только потому, что они боялись новых векселей; боялись того, что их может всплыть целая масса, и тогда, пожалуй, пришлось бы поплатиться.

Росковшенко, между тем, все делал для того, чтобы поправить зло.

Он – не из тех фарисеев, которые на глазах света корчат добродетельные рожи, а за спиною совершают преступления.

Он – тот мытарь, который с отвращением вступил на ужасную дорогу и пал под ударами жестокой судьбы; он до конца борется, борется для того, чтобы спасти свою честь.

Сам закон, строго карающий подобные преступления, делает различие между человеком, воспользовавшимся плодами своей преступной деятельности, и тем, который ничем не поживился. По закону, например, строго карается чиновник, совершивший растрату казенного добра; но пусть этот самый чиновник за пять минут до произнесения приговора пополнит растрату, наказание ему уменьшается до minimum’a.

Закон только не мог регламентировать, не мог предвидеть всех возможных в жизни случаев. Определив общее значение подлога, определив наказание за него, закон суждения о существе преступления, о тех последствиях, какие оно вызвало, предоставил на разрешение судей совести.

Возьмем два-три примера.

Составление подложного духовного завещания с корыстной целью, денежных документов, векселей и т. п. по закону признается подлогом и, несомненно, заслуживает строгой кары.

Ну, а если я, например, принимаю к себе гувернантку, молодую девицу, у которой весьма странное имя – Голендуха (бывают такие случаи), и эта гувернантка, по странному кокетству или по чему-либо другому, делает в своем метрическом свидетельстве подчистку, прописывая вместо Голендухи другое более поэтическое имя – что скажете вы на это? Ведь закон с формальной стороны не делает различия; он как первый, так и второй случай признает подлогом, определяя за него строгое наказание.

Или вот еще пример: дама 30 лет исправляет в метрике свои года, уменьшая их (известно ведь, что дамы в таком возрасте любят уменьшать свои года), – неужели же вы и здесь признаете подлог и сурово накажете «преступницу»?

Я думаю, что нет.

Положим, что приведенные мною примеры не совсем подходят к данному случаю, но между деяниями Росковшенко и этими есть нечто аналогичное.