И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката

Факт неумелости, преступной или нерадивой, – это материал для признания ошибочным проявления к нам доверия и ступень к регрессу, к возвращению всё и вся проникающей опеки, к обременению центральной государственной власти непосильным трудом частного характера.

А если к фактам крушения присоединить еще и равнодушие общественной совести – в чем, кстати сказать, она до сих пор не провинилась, – то был бы налицо и материал другого сорта: факт неумелости нашей отразить зло и факт снисходительности нашей к явно беззаконным поступкам общественных дельцов…

Установив общественное значение рассматриваемого дела и необходимость отнестись к нему с заслуживающею этого внимательностью к интересам правосудия, вернемся к лицам, имена которых уже названы.

Чтобы решить вопрос: как погубили Алфимов и Борисов Саратовско-Симбирский банк, необходимо представить общий характер этих лиц, насколько это возможно.

Каждый человек в постоянном образе действий верен своему определившемуся душевному строю.

Пусть же прошлое Алфимова и Борисова даст нам ответ на наш вопрос.

Отставной полковник, без всякого опыта в банкирских предприятиях, Алфимов в эпоху деловой горячки, концессий, уставов, когда вчерашние поручики гвардии вдруг становились способными соединять железными путями концы России, когда дворянство, побросав свои поместья, объявило себя призванным к коммерции, возомнил о себе, что он крупный и серьезный банковый деятель, а благодаря связям и знакомству – стал во главе местного банка.

Понятно, что такой человек легко сделается игрушкой и орудием в руках более сильного человека, особенно если ему польстить в его самомнении.

Все прошлое Алфимова не дает и намека на то, чтобы он когда-либо унизился до грязного и темного хищения. Вряд ли он был способен перекладывать из кассы в собственный карман – он просто верил в гений своего племянника, верил в то, что питерские спекуляции Борисова не только обогатят его, но покроют ошибки банка в его первые годы и доставят громкую известность его деятелям и высшую премию его акциям.

Но этот рядом стоящий с ним человек, более сильный, мог ли он быть простым расхитителем чужого достояния?

Я не могу отказаться, что я лично знал этого человека, и не думаю, чтобы он был способен к грязному хищению. Этот человек твердо верил в свои планы и всюду видел миллионы. Он – спекулянт по природе, а у спекулянтов есть болезнь: смешение своих собственных фантазий с действительностью.

Игроков биржевых можно сравнить с горячими игроками в карты. Когда игроки в горячности проигрывают свои деньги – они несчастные люди; но когда они пускают в оборот чужие капиталы, вверенные их попечению, – они уже преступники.

Мне думается, что вина Борисова только в том и заключается, что он забыл, что с общественным достоянием, которое вверено не для обращения в миллионы, нельзя поступать так, как он поступил с банковскими деньгами, играя ими на бирже, хотя, может быть, и без корыстных видов. Я не думаю, чтобы Борисов был расхитителем банковских сумм, – тогда ему не для чего было бы прибегать к таким сложным путям, когда он мог прямо задержать миллионы, скопившиеся в его портфеле.

Но раз два влиятельных человека – эти подлежащие – найдены, то что же представляют собою другие лица?

Коваленков был лишь современником события. Я не могу предъявить к человеку требования, превосходящие его природу. Не Коваленков виноват, а те, кто его, не умевшего сберечь свое, посадили сберегать чужое. Этим лицам именно был нужен такой человек, как Коваленков, – тип лишних людей, из породы тех заседателей старых судов, которые приглашались заваривать чай для действительных судей.

Но, кроме Коваленкова, были и другие лица, являющиеся служебными частями предложения. Главным деятелям нужно было вести книги, которые отражали бы не действительное положение дел, а для этого им необходимо было обзавестись таким летописцем, который бы все время лгал и писал не то, что было на самом деле; о действительном же положении дела ему предоставлялось право вести собственные мемуары, которые никогда не должны увидеть свет.

И вот два лица, Трухачев и Иловайский, являются такими летописцами.

Но ни один человек, обреченный весь век писать одну ложь, не удержится, чтобы не написать такую неправду, которая идет для его пользы. Есть такие моменты, когда никто не станет стоять на страже чужого проступка, не требуя и себе выгоды. Но так как деятельность таких летописцев в этом случае самостоятельна, то главные воротилы не только не принимали участия в этих мелких хищениях, но и относились к ним с известною строгостью.

Вот чем и объясняется миссия Якунина, посаженного в банке с целью улучшения его внутренней жизни. Он шел туда с честными намерениями.

Что касается других придаточных частей – Бока и И. Борисова и случайно присоединившегося Марциновского, то по отношению первых я имею одно обстоятельство, которое затрудняет меня произнести слово обвинения: в оценках не упоминается их имен, они появляются в одной лишь оценке Кано-Никольского имения.