И печенеги терзали Россию, и половцы. Лучшие речи великого адвоката

Сам Дмитриев во все время следствия твердо и решительно отрицал виновность своей жены. Он, правда, – муж, но ведь он и потерпевший, если его в самом деле покушалась отравить жена. Жизнь, которой угрожала опасность от жены, – такое благо, защита которого не остановится и перед женою; а жена, покусившаяся на отравление мужа, уже не то дорогое существо, за которое муж готов отдать себя на жертву.

Если же муж так твердо отстаивает невинность жены в преступлении, направленном против него, то, вероятно, этого преступления с ее стороны и не было.

Отравить могла только нелюбящая, ненавидящая жена, а кому, кроме мужа, ведомо, кем была с ним его подруга: злодейкой и убийцей, или полной ласки и любви, преданной спутницей жизни?

Этот вопрос, от решения которого все зависит, не поддается минутному наблюдению чужого глаза, вторгнувшегося нежданно и негаданно в домашнее гнездо супругов. Любовь и ласка бегут света и свидетелей, и их знает и испытывает любимый человек в той таинственной, покровами ночи покрытой, сени, куда, кроме самих супругов, проникает только око Господне. Если вы хотите знать о взаимной любви супругов, спросите их самих, а бумаги и случайные свидетели в этом деле – самые негодные проводники сведений.

Свидетели, здесь спрошенные, показали, что во время болезни Дмитриева жене приходилось быть за него в лавке, и они видели ее плачущею о нем. Свидетель нотариус Гаговец показал, что во время болезни Дмитриева, или перед нею, властолюбивая теща взяла с Дмитриева документ на его состояние, что же касается до жены Дмитриева, то эта ничего не брала, а, напротив, почти в это же время, по требованию мужа, перевела ему свое недвижимое имущество по купчей, и только формальные причины помешали окончательному отчуждению: настоящее дело или изменение в мыслях Дмитриева повело к тому, что он передумал представить выпись к утверждению старшего нотариуса.

А раз обвинительному показанию Москалева противополагается ряд иных показаний, опровергающих его слова или несовпадающих, несовместимых с ними, то как объяснить эту часть показаний его?

Прежде всего замечу, что показание Москалева делится на две части: на свидетельство его о таких предметах, которые, вне всякого сомнения, были гласны и без него; и на свидетельство его о таком событии, которое никому, кроме него, неизвестно и которое составляет весь базис обвинения Дмитриевой.

Принято давать веру такому свидетелю, который в тех частях своего показания, которые допускали проверку, оказался точным. Такому свидетелю верят уже во всем, и верят весьма основательно: он не только дает материал для дела, но и отличается основательностью в сообщении материала.

Но и здесь мы часто злоупотребляем по существу верным методом: мы часто судим о верности показания свидетеля, ставя ему в заслугу согласие его слов с такими обстоятельствами, о которых и самый лживый человек показал бы правду, раз он желает внушить веру к своему слову.

Представьте себе свидетеля, имеющего надобность или почему-либо иному показывающего не совсем верно о таком-то событии; если предполагаемое событие случилось при известной обстановке, в известном месте, то тó, что общеизвестно, будет изложено свидетелем верно, независимо от верности или неверности его коренного показания. Так, например, не совсем верный свидетель, говорящий о событии, будто бы случившемся в Старобельске, если он сам из этого города, конечно, опишет местоположение города согласно с действительностью.

Только такой свидетель дает нам основание заключать о точности его показания, слова которого совпали с истиной по таким вопросам, которые не были общеизвестны и не обязывали, так сказать, свидетеля к невольной правдивости.

С показанием Москалева поступили именно по указываемому мною неверному способу расценки: в его словах много правды, но по каким предметам дела?

Он верно говорит о том, что Дмитриев заболел, – но это и без него было известно всем. Он сказал, что ему показалось странным, что после приема его лекарств Дмитриеву стало хуже, – но и все, кто посещал Дмитриева, это знали. Он рассказывает, что Дмитриеву вливала яд теща, – но она сама это говорила и подтвердила.

Москалев, да и всякий другой на его месте, в этой части своего показания не мог не быть правдивым. Это – общеизвестные факты, и при этом факты, которые важны для свидетеля как снимающие с него оговор городской сплетни.

Неверное показание о соучастии Дмитриевой в преступлении ее матери могло наслоиться лишь на этом бесспорном основном грунте дела.

Наша задача теперь сама собой выяснилась: имея в виду противоречие показания Москалева с объяснениями подсудимой и с противопоказаниями как потерпевшего, так и некоторых свидетелей, а равно и ввиду несовместимости этого показания с красноречивыми фактами действительности: с горем подсудимой во время болезни мужа, с ее согласной жизнью с мужем, с ее кротким нравом, засвидетельствованным в самом обвинительном акте, – мы должны объяснить себе этот грустный факт – неправду в показании Москалева.