И плачут ангелы

— Ну хватит! — Мунго слегка встряхнул девушку. — Она ходила в туалет? — И чтобы скрыть смущение, грубо переспросил: — Когда она мочилась в последний раз?

— Вчера вечером… — уныло ответила Элизабет.

Мунго подтолкнул ее к двери.

— Нужно заставить Робин пить. В моей седельной сумке лежит бутылка коньяка. Захвати еще лимонов из сада, сахар и большой кувшин кипятка.

Мунго поддерживал голову Робин, пока Элизабет заставляла мать пить обжигающую жидкость маленькими глотками. В беспамятстве Робин отбивалась, напуганная лихорадочными кошмарами. Затем малярийный озноб вдруг перешел в иссушающий тело жар, и Робин принялась жадно глотать воду, хотя и не узнавала тех, кто ее поил. Она настолько ослабела, что не могла самостоятельно приподнять голову, и Мунго пришлось ей помочь. Его сильные жесткие руки оказались неожиданно нежными, поддерживая подбородок Робин и утирая стекающие с губ капли.

— Сколько она выпила?

— Больше четырех пинт, — ответила Элизабет, проверив уровень воды в кувшине.

Солнце клонилось к закату, в комнате потемнело. Элизабет подошла к двери и выглянула на дорогу с перевала.

— Вики и Джубе давно пора бы вернуться, — заметила она.

Робин вскрикнула. Закрыв дверь, девушка поспешила к постели больной.

Опускаясь на колени рядом с Мунго, Элизабет вдруг почувствовала острый аммиачный запах.

— Мне нужно переодеть маму, — тихонько сказала она, отводя взгляд.

Мунго не двинулся с места.

— Она моя жена. Вики и Джуба еще не вернулись, а одной тебе не справиться.

Кивнув, Элизабет стянула с матери покрывало.

— Господи милостивый! — хрипло прошептала девушка.

— Именно этого мы и боялись… — безнадежно сказал Мунго.

Ночная рубашка Робин задралась, обнажая бледные бедра. Рубашка, как и матрас, промокла насквозь, но это было не желтое пятно, которое Мунго и Элизабет так надеялись увидеть. Потерянно глядя на мокрую простыню, Мунго вспомнил грубый стишок, который распевали добровольцы в отряде Джеймсона:

Если ты малярию схватил
И моча чернее чернил,
Это цвет ангела смерти,
Он тебя крылом осенил.
Скоро рыть нам новую яму
В длинном ряду могил.

Мунго и Элизабет безнадежно смотрели на жуткое пятно, черное, как свернувшаяся кровь: почки пытались вывести из тела погибшие красные кровяные тельца, недостаток которых и делал кожу белой как мел. Малярия превратилась в нечто гораздо более страшное и смертельное.

На веранде вдруг послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге застыла Виктория. Девушка светилась необычайной хрупкой красотой юности, впервые познавшей чудо любви.

— Вики, где ты пропадала? — спросила Элизабет и, увидев за спиной сестры высокого молодого человека, тут же все поняла по его удивленному и одновременно гордому виду.

Элизабет не почувствовала ни зависти, ни злости, а лишь мимолетную радость за сестру. К Гарри Меллоу она никаких чувств не испытывала и просто дразнила Вики, притворяясь влюбленной. На самом деле Элизабет любила другого, но он был недосягаем, и она давно с этим смирилась. Радость за сестру сменилась печалью неразделенной любви. Вики неверно истолковала выражение лица Элизабет и прижала руку к груди, словно стараясь унять вспыхнувший страх.

— Что стряслось? Лиззи, в чем дело?

— У мамы черноводная лихорадка, — грустно ответила Элизабет.

Пояснений не требовалось: близнецы выросли при больничке и знали, что гемоглобинурийная лихорадка весьма избирательна и поражает только белых, причем, согласно исследованиям самой Робин, заболевание связано с употреблением хинина, которым пользуются исключительно белые. За годы работы в миссии Робин пришлось лечить около пятидесяти больных черноводной лихорадкой — сначала бродячих торговцев и старых охотников на слонов, позднее добровольцев из отряда Джеймсона, а также поселенцев и золотоискателей, толпами поваливших за реку Лимпопо.

Близнецы знали, что из пятидесяти больных выжили всего трое. Остальные лежали на маленьком кладбище за рекой. Робин практически получила смертный приговор.

Вики бросилась к матери и встала на колени возле постели.

— Мамочка! — прошептала девушка, чувствуя себя ужасно виноватой. — Надо было мне пораньше вернуться!

Робин обложили нагретыми в костре речными булыжниками, обернув их в одеяла, и накрыли сверху четырьмя меховыми накидками. Она слабо попыталась сбросить накидки, но Мунго удержал ее. Кожа Робин совсем высохла, глаза блестели тусклым блеском обкатанного водой кварца.

Закатное солнце коснулось верхушек деревьев, и комнату озарило оранжевое сияние. Лихорадка пошла на убыль, вытекая из пор на мраморно-бледной коже, точно сок из раздавленных стеблей сахарного тростника. Крупные бусинки пота выступили на лбу и подбородке — капельки сливались вместе, текли ручейками, насквозь промочили волосы, словно Робин окунулась в воду с головой. Мунго не успевал вытирать пот, заливающий глаза больной: меховая накидка намокла, тонкий матрас пропитался влагой, по сухому земляному полу под кроватью стучали капли — будто дождь шел.