И побольше флагов

Во-вторых, оказаться на стороне закона для Бэзила было внове – и новая эта ситуация его вовсе не радовала. В прошлом полицейские операции у Бэзила ассоциировались лишь с побегом – по крышам либо по тротуару через весь город; он испытал неловкость, услышав, как о подобной операции говорят спокойно, как о чем-то вполне привычном. В-третьих, его беспокоили показания, которые мог дать Амброуз. Хотя последнего и должны были лишить права на открытое судебное разбирательство, его, вероятнее всего, должны были подвергнуть допросам, в ходе которых ему пришлось бы объяснить свою позицию. А участию Бэзила в редактуре «Памятника спартанцу», как он подозревал, лучше было бы остаться забавным анекдотом, которым Бэзил мог повеселить избранных друзей в правильно выбранный для этого момент; видеть же это темой официального или полуофициального расследования ему вовсе не улыбалось.

И, наконец, в-четвертых, долгая история общения с Амброузом выработала у Бэзила некую к нему симпатию. При прочих равных условиях он желал бы Амброузу скорее добра, чем зла.

Вот эти соображения в указанной выше последовательности и тревожили сейчас сознание Бэзила.

Амброуз жил поблизости от Министерства информации, на верхнем этаже расположенного в Блумсбери большого особняка. Квартира его находилась там, где мрамор лестницы сменяется древесиной и где раньше располагались помещения для слуг. Карабканье на этот чердак отвечало стремлению к аскетизму, обуявшему Амброуза в год большого экономического спада. Впрочем, в самой квартире ничто не говорило о нужде либо нехватке средств.

Как и все его окружение, Амброуз тяготел к комфорту и завидному обладанию вещами хорошими и редкими. Среди прочего альбомы и книги по архитектуре, глубокие кресла и такое произведение искусства, как страусиное яйцо работы Бранкузи, а также граммофон с внушительных размеров трубой и целой коллекцией пластинок – все это вкупе с бесчисленным количеством других дорогих сердцу хозяина вещей и составляло убранство гостиной Амброуза. Правда, горячая вода в квартире нагревалась газовой колонкой и, наполняя ванну, то текла тонкой струйкой, а то вдруг, что было крайне неприятно, взрывалась фонтаном, испуская облака удушливого пара. Впрочем, такая распространенная повсеместно особенность, видимо, призвана считаться доказательством хорошего образования обитателей квартиры и их высоколобости. Однако спальня Амброуза вполне компенсировала недостатки и даже опасности его ванной. Прислуживала Амброузу старушка-кокни, временами поддразнивая его тем, что он никак не женится.

Сюда и явился Бэзил уже ночью. То, что он так затянул с визитом, объяснялось причиной чисто эстетической: полковник Плам сумел лишить Бэзила острого удовольствия от посещения Скотленд-Ярда и Министерства внутренних дел, но лишить мелодраматизма ситуацию со всеми ее деталями он был не вправе.

Бэзил стучал и звонил некоторое время, прежде чем его услышали. Амброуз появился в дверях в халате.

– Господи, – сказал он, – ты выпил наверно.

Сказал он так потому, что никто из друзей Бэзила, оставаясь в Лондоне, не мог считать себя в безопасности от его неожиданных ночных визитов.

– Впусти меня. Нельзя терять ни минуты. – Бэзил говорил шепотом. – В любой момент сюда может явиться полиция!

Еще не совсем проснувшийся Амброуз его впустил. Есть люди, которых не пугает слово «полиция». Однако Амброуз к ним не принадлежал. Всю свою жизнь он оставался вне закона, и в памяти его все еще были свежи мюнхенские дни, когда друзья исчезали среди ночи бесследно и безадресно.

– Я вот что тебе принес, – сказал Бэзил. – И еще это. И это. – И он передал Амброузу пасторский воротник, черное священническое облачение и ирландский паспорт. – Ты отец Флэнаган и возвращаешься в Дублин, в университет. Оказавшись в Ирландии, ты избежишь опасности.

– Но я уверен, что поезда сейчас не ходят.

– Поезд будет в восемь часов. Оставаться здесь ты не можешь – схватят. Посиди на Юстонском вокзале в зале ожидания, дождись там поезда. У тебя требник есть?

– Нет, конечно.

– Тогда будешь читать бюллетень о скачках. Надеюсь, у тебя найдется темный костюм.

Примечательно, что торопливая решительность Бэзила вкупе с природной склонностью Амброуза заранее чувствовать себя виноватым привели к тому, что поинтересовался он, в чем его вина, только когда уже переоделся в священника:

– Но что я такого сделал? Почему меня ищут?

– Из-за твоего журнала. Он запрещен. И устроена облава на всех, кто с ним связан.

Дальнейших расспросов не последовало. Амброуз принял известие, как это делает нищий, привыкший к тому, что его постоянно гонят. Такое положение диктовалось статусом Амброуза и было неотъемлемым от его звания человека искусства, полученного им по праву рождения.

– А как ты узнал об этом?

– Услышал в Военном министерстве.

– А что мне со всем этим делать? – растерянно спросил Амброуз. – С квартирой, мебелью, книгами, с миссис Карвер?

– Я вот что тебе скажу. Если хочешь, я перееду сюда и буду смотреть за квартирой до тех пор, пока ты не сможешь вернуться.