...И помни обо мне(Повесть об Иване Сухинове )

В Житомире Сергей Иванович отправился к корпусному командиру, генералу Роту. Логгин Осипович жил в двухэтажном каменном доме по-холостяцки. Слыл оригиналом и дамским угодником. Сам себя Логгин Осипович понимал человеком уравновешенным, большого, пронзительного ума и вдобавок добряком. Был он действительно неглуп, правда, книг не читал вовсе, чтение как род занятий приравнивал к слабоумию, хотя и хранил в доме вольтеровскую «Орлеанскую девственницу» с соблазнительными картинками. К чести Рота он мало кого боялся. У него были две любимые темы застольных бесед: воинская дисциплина, понимаемая как философская доктрина, и развращение умов на почве осквернения святынь. Собеседника, не умеющего на должном уровне поддержать эти темы, он мог прилюдно обозвать болваном, а то и похлеще. Муравьеву-Апостолу он по странному капризу ума благоволил и два раза делал представление о его производстве в полковые командиры. Но у Сергея Ивановича за плечами, как гиря, висела служба в неблагонадежном Семеновском полку. О карьере ему не следовало мечтать.

На этот раз было еще одно обстоятельство, в силу которого генерал встретил Муравьева с особой, подчеркнутой любезностью. Не так давно он получил донос капитана Майбороды, по коему выходило, что аристократ Муравьев-Апостол является не кем иным, как опасным государственным преступником. Доносу он и поверил и не поверил и решил не принимать пока никаких мер, лишь установить за Муравьевым негласное наблюдение. «Что такое происходит? — думал Рот. — Свет перевернулся, если такие, как Муравьев, становятся бунтовщиками. Но горячку пороть не стоит. Если это правда, то вскорости непременно последует об нем распоряжение. Тогда-то уж мы за тебя, голубчик, и возьмемся». Ведя светскую беседу, он исподтишка, со жгучим любопытством наблюдал за Муравьевым. Острота ситуации его приятно бодрила. Он даже не думал сейчас о неприятностях, которые могли грозить ему лично, в случае, если донос справедлив. Они обсуждали арест Пестеля.

— Я этому не вполне верю, скорее всего, Павла Ивановича оклеветали, — генерал остро, со странной улыбкой взглянул прямо в глаза Муравьеву. Тот промолчал.

— Вы еще молоды, — продолжал Рот, — а я отлично знаю штучки-дрючки паркетных шаркунов и завистников. Павел Иванович — офицер безупречный и большого ума человек. Он на такое ребячество не пойдет. Конституция! Бог мой, да в России и слово-то такое в диковинку. Где-нибудь скажи некстати, подумают — ругательство. Вы знаете, Сергей Иванович, я по убеждениям почти либерал, но ведь должно же быть чувство меры. Вы согласны со мной?

Муравьев был согласен. Умствования генерала не вызывали в нем ничего, кроме скуки.

— Почему в моем корпусе не может быть никаких беспорядков? — наставительно заметил Рот. — Потому что я трезво смотрю на вещи и понимаю людей. Русский солдат всегда мошенник, а русский офицер большей частью белоручка и чистоплюй. Вы не обижайтесь, Сергей Иванович, я не вас имею в виду. Вы храбрый, дельный офицер, получили воспитание в цивилизованных странах. Но согласитесь, что я прав.

Муравьев опять охотно согласился. Он думал: «Какое убожество мыслей и чувств!» На душе у него было скверно, тревожно. В словах генерала он угадывал какой-то второй смысл. Его пронзительные взгляды были слишком красноречивы. У Муравьева было ощущение, что кто-то подкрадывается к нему сзади. Раза два он нервно оглянулся. Подумал: «Ничего, ничего, потерпим. Даст бог, это наша с вами последняя философская беседа, генерал!»

— Что же это делается, господи! — продолжал Рот. — Какой неслыханный упадок нравов! Пестель — мятежник! Может быть, его ядом опоили? О, бедная Россия! В какие еще бездонные пучины предстоит тебе опуститься! Вот вы все отмалчиваетесь, Сергей Иванович, а напрасно. Хотелось бы знать и ваше мнение.

— Недоглядели, — вяло отозвался Муравьев.

— Недоглядели? Ну уж нет! Недопороли, не до вешали — это да! А теперь пожинаем плоды своей мягкотелости и благодушия. Попустительство всегда приводило к бунтам. Тому пример французская и испанские революции.

Муравьев встал:

— Не смею далее обременять вас своим присутствием.

— Бог с вами, Сергей Иванович. Так редко удается побеседовать с умным человеком. Признаюсь, в глубине души я даже рад происшедшим событиям. Надеюсь, они послужат хорошим предостережением для императора, и он будет править более твердой рукой, чем его предшественник. Вы разделяете мое мнение?

— Только на это и остается уповать! — сказал Муравьев.

— Как вы, однако, бледны, Сергей Иванович. Вам нездоровится? Или что-то вас беспокоит? Ах да, это известие. Да уж вы не терзайте себя так. Надо полагать, с помощью своих верных слуг император очистит от скверны государство Российское.

— Иначе и быть не может, — согласился Муравьев.

Логгин Осипович и не подозревал, какая тяжелая ночь ему предстоит. Посреди ночи его разбудил дежурный офицер и, запинаясь от страха, доложил, что прибыл командир Черниговского полка с сообщением, не терпящим отлагательств. Генерал вышел к Гебелю в распахнутом халате, зло и тупо выслушал извинения, отмахнулся, как от мухи.