...И помни обо мне. Повесть об Иване Сухинове

Барон полюбил разговаривать с Сашей Мозалевским о всяких простых вещах, о пустяках, о таком, о чем раньше постыдился бы думать всерьез. Например, они могли подолгу и с увлечением обсуждать, почему у белочки, которую они давеча видели на пригорке, хвост не рыжий, а явно в черноту, — может, это и не белочка была. Могли повздорить и осыпать друг друга упреками из-за способа заварки чая. «Как это раньше я не понимал важности и значительности всего этого?» — удивлялся Соловьев. Он оброс густой курчавой бородкой, светлые глаза его ввалились, и если у него что-нибудь спрашивали, он отвечал быстро и с приятной вопросительной улыбкой: мол, понимаю, совсем ты не о том хотел узнать, так узнавай, не стесняйся, я охотно тебе отвечу. У каждой болезни есть признаки выздоровления, свойственные лишь этой болезни. Души этих людей выздоравливали, опрощаясь и утешаясь соприкосновением.

Сухинов лежал по ночам без сна, незряче глядя в потолок. Он лежал всегда неподвижно, на спине, и друзья его разговаривали шепотом, думая, что он спит. Потом они сами засыпали, а он продолжал бодрствовать, паля цигарку. Под утро впадал ненадолго в вязкое, глубокое забытье. Этого ему хватало для отдыха. Он не мучился бессонницей — сосредоточенно, нервно размышлял. План побега (вернее, сначала несколько планов, а потом один главный план) был продуман им уже во всех деталях. Много раз мысленно он отшлифовывал его и больше не находил в нем изъянов и шероховатостей. Он продумал и наилучшее время для выступления — где-нибудь в конце мая, когда земля оттает, воздух прогреется и оборванным, истощенным людям легче будет совершать переходы. План был надежен и безупречен, как верный удар саблей. На первом этапе — захват рудника боевой группой, составленной из каторжников. Поручику Сухинову это представлялось нетрудным. Он бывал и не в таких переделках. Несколько вооруженных солдат, охранявших рудник, — это не противник. Начальство — под замок. Тех из солдат и каторжников, кто захочет присоединиться к восстанию, вооружить и немедля двигаться к ближайшему Нерчинскому заводу. Там все то же самое. Захват порохового склада, арест начальства, пополнение отряда. И так, от рудника к руднику, от завода к заводу, маршем идти на Читу. К тому времени, Сухинов прикинул, у него будет не менее трехсот вооруженных людей, среди которых немало опытных в военном деле сосланных солдат. Чита, как он успел выяснить, не Измаил. Взять ее неожиданным штурмом будет нетрудно. В Чите он освободит из острога политических ссыльных и сформирует настоящее войсковое соединение. Там — много оружия, большие запасы продовольствия, будет и время, чтобы обучить и подготовить войско к большому походу. Николай, разумеется, двинет на Сибирь регулярные войска. Но Сибирь просторна и бездорожна, тут много места для маневра. В крайнем случае можно будет уйти в Китай. Да и стоит ли заглядывать так далеко вперед? Главное сейчас — вырваться на волю и освободить заключенных в Чите. Там найдутся люди поумнее его и поопытнее в стратегии. И в этом нет ничего обидного. Каждый может сделать только то, что ему по плечу.

Сухинов был осторожен. Свой план он считал вполне осуществимым, но главное — удачно начать, вовремя запалить фитиль. Многое зависело от состава боевой группы. При каждом удобном случае Сухинов заговаривал с каторжанами, прощупывал их. Все не те попадались — отребье, пьянь. Многие, он видел, готовы продать душу черту ради глотка вина, но за ту же цену они могли продать и отца с матерью. Несколько человек вроде бы казались получше других, позлее, пожестче, но тоже — все не то, не то. На худой конец, годились для рукопашной. Был и другой немаловажный вопрос: поверят ли каторжники Сухинову, как-никак бывшему офицеру, чуждому для них человеку? Нужен был вожак из их среды, надежный и разумный мужик. Может быть, сгодился бы Аксений Копна, но его здесь еще плохо знали, да и что-то он быстро начал чахнуть, опускаться. Сухинов никак не успевал поговорить с ним с трезвым. Он уже начинал приходить в отчаяние, когда случай свел его с Павлом Голиковым.

И как он его раньше не приметил? Такого раз увидишь — пять ночей будет сниться. Сухинов в сумерках домой возвращался и вдруг видит у дороги — не то дерево погнутое, не то леший. Оказалось, человек. Сидит прямо в снегу дюжий мужик, портянку размотал и ногу разглядывает, загнув близко к роже. Сухинов замедлил шаг, поостерегся. Мало ли. Каторжники — народ вострый.

Мужик ногу в обувку запихал, поднял лохматую, лешачью голову.

— Здорово, прохожий!

— Здравствуй, любезный! Ты чего здесь расселся? Не подморозишь зад-то?

Мужик не ответил. Взгляд из-под кустистых бровей — влажный, недобрый, прямой. Сухинов отвык на каторге от таких взглядов. Так каторжане только в спину умели смотреть. Наконец мужик сказал:

— Это ты, значит, винишком всех потчуешь?

— Не всех, а кто по душе.

— Так меня угости.

— А ты кто?