...И помни обо мне. Повесть об Иване Сухинове

— Такой человек, что о нем не каждому знать можно. А когда он объявится, то будет всем большое утешение.

— И нам будет утешение?

Бочаров, не таясь, растолковал, что надо делать, когда будет сигнал, — бить насмерть начальство и солдат, отымать оружие и ждать окончательной команды.

— Главным у вас назначен мною и тем человеком Леха Пятин. Знаете такого?

Мельник и Шугай поскучнели. Они знали Пятина, но были от него в отдалении. У Пятина свои дружки, в основном из ссыльных солдат. Ихнего брата, вора, Пятин не очень жалует. Его бы, к слову сказать, хорошо вместе с Голиковым порешить.

— Это нет, — строго сказал Бочаров. — Это не велено. Может, после, когда момент наступит. А сейчас нельзя. Сейчас Пятин нужен для общей пользы.

Убедившись, что от мужичков поживиться больше нечем, Бочаров сделался озабоченным и ушел на розыске Пятина. Если бы он не так долго выяснял сложные отношения со своими дружками, то застал бы Пятина в казарме. Теперь же он встретил Пятина на улице в окружении четырех солдат. Он его все же окликнул, не побоялся:

— Эй, Леха, куда тебя ведут?

Пятин глянул удивленно, и непонятно было, признал он Бочарова или нет.

— Награждать ведут, браток!

Бочаров поплелся следом.

— За что тебя взяли, Леха?

— Известно за что. Из-за ихнего каприза!

Один солдат, которому было скучно, сказал Бочарову:

— Хоть, и тебя за кумпанию проводим в холодную?

— Меня нельзя, служивый! — солидно отозвался Бочаров. — Меня их благородие по важному делу послал.

Он вплотную подошел и уставился на Пятина весьма красноречиво, даже подмигнул. Надеялся, что тот догадается, зачем он здесь и от кого.

— Ты, Леха, вечно безобразить, а начальство беспорядку не любит. Тебе бы остепениться пора. Так и передать велено.

Солдаты взялись отгонять назойливого бродягу, и Бочаров схлопотал пару добрых тычков, как ни уворачивался. И тут Пятин все же, видимо, прояснился умом:

— Выйду отсель, должок сполна отдам! — крикнул он. Это были его последние слова, потом его затолкали в участок.

Обратный путь Бочаров проделал бодро. В барак явился в двенадцатом часу ночи. Голиков его ждал.

— Ну, удачно сходил?

— Где там, Пятина в участок при мне свели.

— За что его?

— А он, не дождамшись нас, взбунтовался. Говорят, двух надзирателей насмерть порешил. А уж сколько покалечил — не счесть. Теперь ему петля.

— Ты, Стручок, ври, но в меру!

— Давай спать, Пашенька. Умаялся я нынче шибко. Слышь, Сухина мне новые штаны обещал.

— Обещал, — значит, купит. У него слово верное.

Спозаранку они пришли к Сухинову на квартиру, и Бочаров дал хитроумный отчет о своем походе. По его словам, выходило, что Нерчинский завод хоть завтра подымется (благодаря его стараниям), но Сухинов быстро разобрался в истинном положении дел. Он назначил им прийти вечером, чтобы обо всем окончательно условиться.

— Ждать больше некогда. Такие вы надежные ребята, того гляди, и вас упрячут.

— Это да, — заметил Бочаров. — Это всегда может статься, потому, к примеру, у Паши нрав очень озорной и горячий.

Терпение Сухинова истощилось. Весна его взбаламутила. Он силы в себе чувствовал невероятные и не сомневался в успехе. Жажда действия мучила его, как головная боль. Да и не было смысла оттягивать: земля отвердела, днями припекало по-летнему жаркое солнце. Оттягивать выступление было даже опасно. Слишком много людей посвящено в тайну, и каждый из них мог распустить язык, раскрыть себя и погубить остальных. Некоторых Сухинов успел хорошо узнать, других представлял себе только по внешнему облику. Это были люди, подобранные Голиковым. Подговаривая их к бунту, тот фамилии Сухинова не называл, а туманно намекал, что объявился, мол, человек неукротимый, который их, бедных, жалеет и любит и всех скоро освободит из неволи.

Голиков сообщил, что набралось людей более десятка. Он сказал, что все это оторви-головы, скалу разнесут в пыль. «Ладно, — думал Сухинов. — Начнем с этими, а там видно будет».

Более всего он жалел о том, что Соловьев и Мозалевский не с ним в решающий час. Сумеет ли он удержать в повиновении и дисциплине каторжников, когда они дорвутся до свободы и начнут крушить направо и налево? Втроем — это было бы значительно легче.

«Ничего, — рассуждал Сухинов. — Главное, чтобы; Голиков не откачнулся, не обезумел от злобы. Вот с ним надо быть осторожным. Да еще, пожалуй, Бочаров. От его поведения тоже много зависит. Хитрец, к нему прислушиваются. Он может посеять смуту. Его надо задобрить или запугать. Но такого вряд ли запугаешь. Он сделает вид, прикинется, а после ударит в спину…»

Днем он сходил в кабак к Птицыну, заплатил прежние долги и оставил ему денег для Голикова.

— Отпускай ему вино, Костя, если попросит. Но не помногу, в меру.

— У него мера — ведро, — пошутил Птицын.

— Ладно, я на тебя надеюсь.

— Не сомневайся, Иван Иванович, — серьезно сказал бывший юнкер. — Я к тебе со всей душевностью, как к брату.

«Братишка объявился!» — мрачно усмехнулся про себя Сухинов.