…И при всякой погоде

Оказавшись поблизости на улице (уже после ресторана), я вновь упустил свой шанс. Накинутый на плечи ее пиджак оказался пиджаком Алексея, а вовсе не моим. Кроме того, ему для этого ничего не требовалось. Старая дружба с легкостью предоставляла объяснение. На улице моросил дождик, мы шли к парку. Был пятый или шестой час утра. Все были уставшими и необычайно бодрыми одновременно. Алкоголь в крови и влюбленность в этот мир пока еще успешно боролись со сном. Мы шли еле-еле, как бы в раскачку, не разбирая дороги, останавливаясь и забывая об остальных. По приходе в парк обнаружилось, что часть потерялась по дороге – но искать не было ни желания, ни сил. Между деревьями бродил какой-то парень, с бутылкой шампанского и выпущенной рубахой, праздновавший, по его словам, уже третий день подряд – хотя и не совсем понятно, что именно. Мы продолжали путь. На Иру, неуверенно вышагивавшую впереди в обнимку с Жариковым, я смотрел уже больше с жалостью и почти дружеской нежностью – хотя зависть от странного и случайного дуэта с Мишей, вовремя подставившего крепкое мужское плечо (и совершенно безразличного при этом к соседке), продолжала терзать меня неимоверно. Где-то в парке мы устроились на привал и разговорились. К примеру, о том, что Ира лишь однажды пробовала курить, но ей не понравилось (тут я облегченно вздыхал и в новом порыве нежности мечтал прижать ее к себе и утешить, сам не зная, в чем и как именно). Мне хотелось сделать что-то простое и естественное, хороший и благородный поступок. Тихо поговорить, поддержать, проводить до дома, уложить в постель и уйти. Сейчас все притязания на личное, страстное и физическое казались неуместными и попросту незначительными. Мне вспоминался наш разговор – дней за десять или пятнадцать до этого. В тот день стали известны результаты по русскому, и всеобщее воодушевление (тех, кто получил высокие баллы) передалось и нам, так что мы с легкостью и почти родственным взаимопониманием (оба мы набрали по девяносто) обсуждали эти результаты и результаты других, перейдя незаметно на планы о будущем и поступлении в университет. Красота этого момента, вызванного временными и объединившими нас радостными обстоятельствами, была той самой, какой всегда виделась мне красота наших отношений в идеале. В перспективе, но больше – в воображении. Я знал, что продлить этот миг невозможно – но вспоминал о нем, как о чем-то подлинном и раз и навсегда свершившемся, действительно объединившем нас в порыве некоего вечного чувства. Да, было у нас когда-то нечто общее – в этом вся суть и прелесть. И даже невозможность подойти к ней сейчас, когда это так естественно, не могла изменить их <…>

После парка мы начали расходиться. В компании Ани, Ливерия и еще нескольких подвыпивших я стоял на остановке, ожидая транспорта. Несмотря на печальность момента, нереализовавшиеся мечты и желания, я чувствовал себя приободренным и готовым продолжать действовать. К примеру – щедрым жестом оплатить проезд всех, кто со мной ехал (и не каждый из которых даже имел с собой деньги). Мне было приятно сделать под конец эту мелочь, ставшую светлым итогом долгой и по-своему мучительной ночи. Но, в действительности, это был не конец. В этот же день, часов через восемь, нам должны были вручать награды – лично мэр города. Идя домой, я уже предвкушал эту короткую поездку, после которой встречусь с людьми, с которыми провел целую ночь – что автоматически роднило нас и создавало между нами особую связь, позволявшую говорить так же о чем-то особенном. Такой разговор я услышал даже раньше. В маршрутке, по пути к месту, я встретил Антона и Никиту, один из которых ночевал у другого. Этот факт сразу дал пищу воображению – так что я начал представлять себе все, что могли делать эти двое после нашего расставания вчера (вернее – уже сегодня), как добирались они домой – и что с ними по дороге приключилось. Факт ночевки у друга идеально вписывался в атмосферу выпускного последействия, имевшего тот же непривычный оттенок вседозволенности, который преобладал по ходу ночи и до этого. Мне хотелось расспросить Антона, что же именно делали они все это время, в течение которого меня не было рядом – так что возникал теперь повод позавидовать тому, свидетелем чего я побывать не сумел. Например, того, как Антон устраивался бы в ванной, спьяну решивший почему-то, что спать в ней будет удобнее. Или комичной растерянности Никиты, не способного ничего отыскать в своем же собственном доме – и оравшего бы со злости на Антона, который уже храпел бы во всю на избранном себе белом «ложе». Но я ехал с родителями и сидел отдельно, не чувствуя права вмешиваться в такую беседу, для которой я не подходил даже внешне, имея вид чрезмерно правильный и серьезный – и не позволявший расспрашивать о чем-то подвыпивших приятелей притворно-шутливым тоном <…>