И придет ночь

От этого звука кровь прилила к голове Люка и забилась у него в висках. Он опустил взгляд ниже. У него перехватило дыхание, когда он увидел ее белоснежные бедра, темный треугольник внизу. Его рукам довелось испытать так много жестокости. Да и сами они нередко бывали беспощадными по отношению к другим.

Он не хотел, чтобы она страдала. Несмотря на охвативший его любовный пыл, Люк пытался взять себя в руки. Он не желал для нее такой судьбы. Она создана для того, чтобы любоваться летом цветущей лавандой и наслаждаться прохладой норфолкских вечеров. Для страстного желания, которое все возрастало и возрастало, пока...

– Я не могу сделать этого, Солнышко. Не с тобой. – Он вновь опустил ее сорочку, прикрыв все восхитительные изгибы ее тела. Взор его стал суровым. – Я последний из мужчин, который должен бы так к тебе прикасаться.

Она только хлопала глазами. До нее не доходил смысл его слов.

– Ты что, не понимаешь, о чем я?

В глазах ее плавал туман. Было видно, что она ничего не сознавала. Откуда ей было это знать? Господи, она слишком невинна, чтобы понять, какую страсть в нем разожгла. Но тело ее инстинктивно принимало его. Она ждала продолжения. Люк видел, как она напряжена, как она ждет этого бездонного и неизведанного.

И он знал, что есть только один способ это закончить. Проклиная себя за то, что зашел так далеко, он нащупал шелковистый треугольник волос снизу ее бедер и, засунув пальцы чуть поглубже, начал ласкать влажные теплые ножны под ним.

Она еле слышно застонала. Он прижался лицом к ее лицу, стараясь побороть свое желание.

– Как же это прекрасно, Солнышко! Упругость и жар везде, к чему бы я ни прикоснулся. Откройся мне, и пусть нам будет хорошо.

– Я... я не понимаю.

Его пальцы скользнули еще глубже, словно ее тело всецело принадлежало ему. Он не обращал внимания на ее слабые протесты. Он хотел дать ей то, что ей было сейчас нужно, хотя она была не в силах это осмыслить.

Зато Люк все понимал. Он был страстным, опытным любовником, хотя с любовью ему в жизни не повезло. Его пальцы непрерывно двигались, лаская ее влажную, шелковистую плоть, прикасаясь к твердому бутону ее чувственности.

Она откинула назад голову и изогнулась дугой.

– Нет, я не могу! Это слишком... О-о-о...

Вдруг она широко распахнула глаза и крепко обняла его.

У нее чуть не остановилось дыхание, в глазах появился яркий блеск. Она задрожала: страсть разлилась по ее телу, словно медленная волна прибоя, захлестнула всю ее целиком. Ее бархатная плоть крепко сжимала его твердые пальцы.

Боль. Он чуть не умер от боли. Его спасло только затаенное чувство торжества.

Он сделал это. Теперь она, несомненно, поймет. Теперь он может спокойно уйти и оставить ее одну: в следующий раз она поостережется делать двусмысленные предложения незнакомым мужчинам.

При одной только мысли о том, что она может точно так же страстно отдать свое красивое тело другому, Люка охватил гнев. Интересно, почему эта мысль вызвала у него такую злость? Она широко открыла глаза. Он ожидал увидеть в них неуверенность, сожаление, боль и даже гнев. Но был совершенно не готов к такой радости и искренности.

– Нет, Солнышко! Только не смотри на меня так!

– Почему? Что-то неладно?

Она обняла его за шею и, вздохнув, прижалась лицом к его лицу. Люк нахмурился, стараясь не поддаваться охватившему его ощущению огромной нежности.

– Нет, все хорошо. Но это так опасно, что даже словами не выразить.

Он тихо выругался, прижался губами к ее лбу, да так и застыл, пытаясь побороть свое желание, стараясь снова стать рассудительным и ответственным.

Хоть раз за всю свою беспутную жизнь.

– Я не понимаю...

– Вижу. – Он вздохнул, стараясь не обращать внимания на желание, которое все еще не покинуло его. У него снова начала ныть рана на груди. Он уперся локтем в стену, надеясь, что это облегчит боль.

Она так и застыла.

– Тебе больно! Почему ты мне ничего не сказал?

Снова эта ее искренность и откровенность. Рядом с ней он вновь чувствовал себя так, словно ему восемнадцать. Обычно он ощущал себя глубоким стариком, хотя был еще молод: ему на долю выпало слишком много жизненных испытаний.

– Не стоит. Уже почти не болит, – соврал он.

– Все равно надо было сказать.

– Зачем?

– Как зачем? Я бы обработала рану. У меня столько масел: лаванда, розмарин... – В голосе ее слышалась тревога.

Ее забота и волнение вызвали в Люке странное сочувствие к ней.

«Шел бы ты отсюда. Уходи, пока не причинил ей настоящую боль».

– Не стоит. Уверяю, со мной все в полном порядке. Вдруг за занавеской что-то зашебуршилось. Из-за нее появились два гибких силуэта. Уши их стояли торчком, они вертели хвостами.

– Что, мои красавцы?

Два пушистых комочка, пробежав по полу, очутились в его руках.

– Ч-что это?

– Мои хорьки. Правда, красавцы? Они умнее многих людей, которых я знаю.

– Хорьки? – изумленно повторила Силвер.

– И не просто хорьки, Солнышко. Позвольте отрекомендовать вам двух самых ловких воришек по эту сторону Ньюгейта. Это миледи Отдайка. – Он указал на серую самочку. – А это милорд Кошелек. – Второй зверек был черным, бусинки его зеленых глаз хитро поблескивали.