И пришло разрушение…

Когда Онвумбико умер, его похоронили без обычных обрядов. Оконкво побывал у другого знахаря, который славился великими познаниями о детях огбание. Его звали Окагбуе Уянва. Высокий, лысый бородатый, он поражал всем своим видом. У него была светлая кожа и горящие глаза, в которых мелькал красный огонек. Он всегда скрежетал зубами, слушая тех, кто приходил к нему за советом. Знахарь задал Оконкво несколько вопросов об умершем ребенке. Вокруг толпились соседи и родственники, пришедшие на похороны.

— В какой базарный день он родился? — спросил он.

— В день ойе, — отвечал Оконкво.

— А умер сегодня утром?

— Да, — ответил Оконкво. И тут только сообразил, что ребенок умер в тот же самый базарный день, в какой родился. Соседи и родственники тоже отметили это совпадение и говорили между собой о том, что все это, конечно, неспроста.

— Где ты спишь со своей женой, у себя в оби или в ее хижине? — спросил знахарь.

— В ее хижине.

Впредь зови ее к себе в оби.

Потом знахарь приказал не устраивать умершему ребенку обычных похорон. Он достал острую бритву, хранившуюся в мешке из козьей шкуры, и изуродовал мертвое тельце, а затем за ножку поволок его в Нечистый лес. После такого обращения огбание должен был бы хорошенько подумать, стоит ли опять возвращаться, — если, конечно, это не был один из тех упрямцев, которые готовы явиться обратно даже со следами увечий: без пальца или же с темным шрамом на коже, оставленным бритвой знахаря.

К тому времени, как умер Онвумбико, Эквефи совсем ожесточилась. У первой жены ее мужа было уже трое сыновей, здоровых и сильных как на подбор. Когда она родила третьего сына, Оконкво, согласно обычаю, подарил ей козу. Эквефи отнюдь не питала к ней неприязни, но ей было так тяжело на душе из-за своего собственного чи, что она просто не могла радоваться чужим удачам. И потому в день, когда мать Нвойе праздновала с музыкой и угощением рождение своих трех сыновей и все гости веселились, одна только Эквефи была мрачна. Мать Нвойе восприняла это как признак недоброжелательства, столь обычного среди жен. Откуда ей было знать, что горечь, скопившаяся в сердце Эквефи, не изливалась на других, а терзала ее самое; что она гневалась не на чужое счастье, а на своего злого чи, который сделал ее несчастной.

Но вот наконец у нее родилась Эзинма, и хотя она была болезненна, ей, казалось, суждено было жить. Сначала Эквефи отнеслась к ее рождению, как обычно, — со спокойной безнадежностью. Но девочка дожила до четырех лет, до пяти, до шести… И к Эквефи вернулось чувство материнской любви, а вместе с ним и тревога. Она решила вырастить ребенка и посвятила этому всю себя. Наградой ей служили те немногие дни, когда Эзинма бывала здорова и резвилась, как молодое пальмовое вино. В такое время казалось, что ничто больше ей не грозит. Но вдруг совершенно неожиданно ей снова становилось хуже. Все знали, что она огбание. Им свойственны такие неожиданные переходы от болезни к здоровью.

Тем не менее она прожила уже так долго, что, по всей вероятности, решила остаться в этом мире навсегда. Случалось, что некоторые огбание уставали от зловещего кругооборота жизни и смерти или проникались жалостью к своим матерям и оставались жить. Эквефи в глубине души верила, что Эзинма родилась, чтобы жить. Она верила, потому что только эта вера придавала ее жизни какой-то смысл. Ее вера еще больше окрепла, когда около года тому назад знахарь выкопал Эзинмин ийи-ува. Теперь все поняли, что она будет жить, ведь ее связь с миром огбание была окончательно порвана. Эквефи несколько успокоилась. Но она так сильно тревожилась за дочь, что полностью избавиться от своих страхов не могла. И хотя она верила, что выкопанный ийи-ува был настоящий, она не могла позабыть и того, что некоторые действительно нечистые дети нарочно вводят людей в заблуждение, и те выкапывают поддельные ийи-ува.

Однако Эзинмин ийи-ува выглядел настоящим. Это был гладкий камушек, завернутый в грязную тряпку. И выкопал его не кто иной, как Окагбуе, славившийся своими познаниями в этой области. Сначала Эзинма ему не хотела помочь. Но этого и следовало ожидать. Никто из огбание не станет так просто открывать свои тайны, большинство их никогда и не открывало, — они умирали слишком маленькими, прежде чем могли отвечать на вопросы.

— Где ты закопала свой ийи-ува? — спросил Окагбуе Эзинму. Ей было тогда девять лет, и она только что оправилась после тяжелой болезни.

— А что такое ийи-ува? — спросила она в ответ.

— Ты прекрасно знаешь. Ты закопала его где-то в землю, чтобы после смерти вернуться и снова мучить свою мать.

Эзинма посмотрела на мать, глаза которой с печалью и мольбой устремлены были на нее.

— Ну, отвечай же, — громовым голосом приказал Оконкво, стоявший рядом. Вся семья и многие соседи находились тут же.

— Оставь! Я сам с ней поговорю, — спокойно и властно сказал знахарь, обращаясь к Оконкво. Он опять повернулся к Эзинме.

— Где ты закопала свой ийи-ува?