И Промысл Божий не обижает никого

– Хм… Жизнь прожил долгую, тяжёлую – вот и раздражительный стал… Помирать скоро – а радостей никаких в жизни не было… Да что там – вам, молодым, не понять, вам кажется: вся жизнь впереди!

Надежда помолчала немного. Подумала: иногда люди бывают раздражительными от одиночества. Им плохо, одиноко, и они бессознательно пытаются привлечь к себе внимание хотя бы раздражением и ворчанием… Улыбнулась и сказала:

– Да я и не молодая совсем… Молодой меня только в полумраке автобуса можно назвать.

– У женщин, как известно, о возрасте не спрашивают. А сейчас вообще трудно возраст женский определить: все моложавые, молодящиеся.

– Моложавой – это как Господь управит, а вот молодящейся – упаси Бог: зачем? У каждого возраста свои радости. И я свой возраст не скрываю: знаете, я уже в том возрасте, когда его можно не скрывать. Родилась в тридцать седьмом году – вот и считайте.

– Так мы ровесники?! Ну, тогда вы меня должны понять: что мы видели в жизни, какие радости?! Военное голодное детство, да и потом ничего хорошего не было.

– Как это не было?! В моей жизни радостей случилось много.

– Наверное, из богатой семьи? Родители – московские начальники?

– Я родилась в Татаюрте.

– Что такое Татаюрт? Кавказ? Дагестан?

Так вы с Кавказа?

Автобус вздрогнул и медленно стал набирать скорость. Надежда откликнулась:

– Мои предки – терские казаки. Деды и прадеды когда-то жили в станице Александрийской. Это одна из чисто русских станиц у Каспийского моря.

Она задумалась, вспоминая:

– Татаюрт… Жили без удобств, без дров и угля.

Помолчала, вспоминая, и, под ровный гул мотора, почему-то продолжила:

– Мы с сестрой всегда собирали бурьян, чтобы топить печь. Я ходила босиком, и, когда мне подарили старые кирзовые сапоги, это была большая радость. Ничего, что целый только правый, а левый на три пальца дырявый – зато у меня теперь были свои сапоги! Мама набила дырявый сапог сеном, и я ходила важно в сапогах… Знаете, когда мне, уже взрослой женщине, муж подарил шубу, я так не радовалась этой красивой шубе, как своим дырявым сапогам! А вы говорите: какие радости…

Николай Иванович задумчиво молчал. Потом попросил:

– Пожалуйста, рассказывайте дальше – у вас дар рассказчика, вы знаете об этом? Я в таком унынии пребывал, а рядом с вами уныние отходит потихоньку… Пожалуйста, будьте так добры, рассказывайте, а?

Надежда улыбнулась:

– Как-то пошли мы с сестрой за бурьяном, стоял мороз, и у меня пальцы левой ноги даже побелели от холода. Набрали вязанки бурьяна, идём по мосту, а мост навесной – с одной стороны проволока, а с другой – ничего нет. Шум, ветер дует, и меня стало сносить. Бурьян – в речку, я за ним потянулась – и тоже в речку. И понесло меня по реке, понесло… Сестра вытащила – сумела, успела, не испугалась сама утонуть – вот радость-то! Пришли домой, окоченевшие, мама ругается, а я даже не чихнула – тоже радость!

Бурьяном топили печь, мама золы в мешочек насобирает, воды нагреет, в бочку нальёт, мешочек с золой бросит – купаемся по очереди – хорошо! Потом чистой водой ополоснёмся… Золой и стирали. Знаете, не хочу рассказывать так, чтобы вы думали – приукрашивает. Было всякое, вот, скажем, вши нас мучили очень, простите уж за такие подробности…

– Вши – дело знакомое… Примета военного детства…

– Ах, как эти вши нас заедали! Помню себя совсем маленькой: носки мне связали, я смотрю на свои ножки в носках, и прямо в дырочках носков вши сидят – и кусают меня. Мама бьёт их, бьёт этих вшей, выбирает из головы и никак выбрать не может.

Отец пришёл с фронта весь больной. Его тяжело ранили – прострелили руку, ногу, лёгкое. Раненых везли на железной палубе, привезли в Туапсе, а у него открылся туберкулёз. Вернулся домой, процесс в разгаре, а лечения и питания – никакого. Мама извернётся, купит кусочек масла – и ему даст, а ему жалко самому есть, смотрит на нас – а нас четверо детишек было… Так он очень быстро и умер.

– А мой – погиб. Смертью храбрых.

И рос я – безотцовщиной. Бедно жили…

– Да, жили очень бедно, найдём кукурузу – грызём, а она в испражнениях мышиных… Ходили с братом по полям, выпадет снег, с огородов уже всё уберут, и мы ходим – в поисках съедобного. Кочан капусты снимут, а кочерыжка останется – вкусная, сладкая, чуть подмороженная. Верите: взрослой пробовала деликатесы всякие, а вкусней той кочерыжки – ничего не пробовала.

Луковку, картошину найдём – радость! Понимаете, человек быстро привыкает ко всему, и, если кормить его дорогой вкусной пищей, он перестаёт радоваться простому куску чёрного хлеба. А каким сладким может быть этот кусок! Вкуснее любых деликатесов!

В землянке жили после войны. Собирали жёлуди, возили на рынок, меняли на кукурузу. Мельница домашняя, круг такой большой – крутишь, крутишь: тяжело! Из кукурузы мука получается. Муку – на стол, воды, соли. Мама суп сварит, называется затируха. На три часа соседи дали плуг, он тяжёлый. Брату семнадцать, мне девять. Он впряжётся, я не могу нажать на плуг – сил не хватает, меня запряжёт, лямки оденет, а я тащить не могу – сил нет. Сидим рядом – плачем.