И пусть вращается прекрасный мир

— Ваши гости, миссис Содерберг.

— Ох. Да. Отправьте их наверх.

Слишком резко? Слишком быстро? Надо было сначала сказать: Прекрасно. Чудесно. С радостью в голосе. Вместо: Отправьте их наверх. Даже не сказала: Пожалуйста. Словно батраков. Водопроводчиков, декораторов, солдатню. Она вдавливает кнопку интеркома, вслушивается. Забавная старая штуковина. Слабые щелчки статики, шипение, далекий смех, хлопок двери.

— Лифт прямо впереди, леди.

Ну, по крайней мере, Мелвин не оплошал. Не повел их к служебному лифту. И вот они в теплом ящике из красного дерева. Нет, не так. В лифте.

Едва слышный гул голосов. Все вместе. Должно быть, сначала встретились, а потом уже зашли в дом. Договорились заранее. Ей даже в голову не пришло. И мысли не мелькнуло. Зря они так.

Говорили обо мне, наверное. Ей бы врачу показаться. Жуткая седая прядь у нее в волосах. Муженек судья. Носит эти невероятные тенниски. Улыбается с трудом. Живет в пентхаусе, но говорит «там, наверху». И дико нервничает. Думает, она как все, но на самом деле выскочка. Сноб. Еще разревется, того гляди.

Как встретить? Пожать руки? Расцеловать? Нужно ли улыбаться? На самой первой встрече они обнялись на прощание, все вместе, на Стейтен-Айленд, на крыльце, таксист уже сигналил, ее глаза застилали слезы, в объятиях друг у друга, все такие счастливые, у дома Марши, когда Дженет заметила желтый воздушный шар, запутавшийся в ветках: Ой, только давайте поскорее увидимся снова! И Глория сжала ей руку. Прикоснулась щекой. Наши мальчики, думаешь, они были знакомы, Клэр? Как думаешь, они дружили?

Война. Ее омерзительная близость. Одуряющий запах ее тела. Ее дыхание на шее, все это время, уже два года после вывода войск, три, два с половиной, пять миллионов, какая разница? Ничто не окончено. Сливки превращаются в молоко. Первая утренняя звезда — всего лишь последняя ночная. Казалось ли ей, что их мальчики могли дружить? Да, Глория, конечно же, они могли быть друзьями. Вьетнам — место не хуже прочих, чтобы завязать дружбу. Ну разумеется. У доктора Кинга была мечта, которую не получится развеять на берегах Сайгона. Когда стреляли в доброго доктора, она отправила его церкви в Атланте тысячу долларов двадцатками. Отец рвал и метал. Назвал эти деньги откупом. Ее это не волновало. От всей вины не откупишься. Да, она была модернисткой. Надо было послать все наследство, до последнего цента. Обожаю отцов! По-моему, каждому просто необходимо отделаться хоть от одного. Нравится тебе или нет, папочка, эти деньги достанутся доктору Кингу, и что ты теперь скажешь о ниггерах и жидах?

Ох. Мезуза[62] на двери. Ох. Совсем про нее забыла. Касается ее, встает перед ней. Роста как раз хватит, чтобы загородить. Затылком. Лязгает лифт. Откуда эта неловкость? Тут нечего стыдиться, правда же? Что такого в этой коробочке? Минули годы с тех пор, как Соломон настоял на том, чтобы повесить ее здесь. Вот и все. Ради своей матери. Чтобы ей было приятно, когда приедет навестить. И что в этом плохого? Мезуза и вправду подняла ей настроение. Разве этого мало? Мне не за что извиняться. Я все утро носилась по квартире, запечатав губы, боясь дышать. Наглоталась воздуху. О, быть бы мне парой кривых клешней.[63] Как там выражается молодежь? Крепись, ботан. Держись, не падай. Тросы, каски и карабины.

Что же это было? Что я так и не сказала Джошу?

Лифт едет ввысь, она так и видит, как меняются номера этажей. Из шахты доносятся шорохи, громкий щебет голосов. Уже освоились. Жаль, нам надо было встретиться пораньше, в каком-нибудь кафе. Ну вот и они, прибыли наконец.

Что это было?

— Привет, — говорит она, — здравствуйте, здравствуйте. Марша! Жаклин! Какая красавица! Проходите, о, чудесные туфли, Дженет, сюда, сюда. Глория! О, привет, ох, ты погляди, пожалуйста, входите, я так рада вас видеть.

О войне тебе нужно знать только одно, сынок: не ходи.

* * *