И раб судьбу благословил

Но добровольные рабы чего только не придумают, чтобы выполнить заказ хозяев. Надо ведь было отвлечь внимание населения от разворовывания государственной собственности (это называлось импортным словом «приватизация»), от ограбления самого населения (тут было несколько импортных слов, начиная с «ваучеризации») и расхищения природных ресурсов страны («модернизация» — термин активно употребляют до сих пор!). Почему бы ради таких святых целей не поболтать подольше и погромче про «свободу», «волю» и разницу между ними? Это ведь обычая функция «шестерок»: заговаривать зубы окружающим, пока «пахан» выносит вещи из чужих квартир. «Шестеркам» именно за это платят. А уж если задеть этих окружающих предположением, что у них-де изначально «рабская психология» и это «рабство» психологически закреплено в их «менталитете»… что это впитано чуть ли не с молоком матери… чуть ли не на генном уровне унаследовано… Ведь это такая захватывающая тема! Окружающие не то что про квартиру с вещами забудут, а дадут у себя карманы обчистить, а то и одежду незаметно снять!

«Национальный менталитет» — понятие стопроцентно расистское. Нет никакого «национального менталитета». В том числе русского. Я — русский. Баркашов — русский. Алла Пугачева — русская. Ментальная разница между нами больше, чем между людьми разных наций и рас, живущих на разных континентах.

Между революционером и полицейским — ментальная пропасть, пусть они и говорят на одном языке, и живут в одной стране. Между революционерами разных стран — полное взаимопонимание. Как и между жандармами разных стран. Потому что первые — свободны, а вторые — добровольные рабы.

Борис МИНАЕВ. Офицерский ремень Довлатова

Довлатов в «Чемодане» рассказывает такую историю.

Конечно, лучше бы прочитать сам рассказ «Офицерский ремень», но для тех, кто плохо помнит этот шедевр русской прозы — вот короткий, грубый, я бы сказал, тупой его пересказ.

Два охранника конвоируют зека в тюремную больницу. Путь — из зоны через лес к другой зоне. Несколько километров. Зек притворяется психом. Постоянно «встает на лапы» и начинает лаять. Но охранники, добрые ребята, не обращают внимания, и он в конце концов перестает придуриваться, дело кончается доброй пьянкой. Сели. Опрокинули пол-литра. Зек рассказывает им свою историю. Как украл трактор с завода. Привязал к трактору пустую железную цистерну, поехал через пропускной. На пропускном охранник прикрикнул: «Документы на цистерну есть?». Нету… Отцепляй!

Цистерну отцепил, а трактор пропустил.

Трое в лесу сидят, смеются, пьют водку. Лирический герой Довлатова, вохровец Алиханов, меланхолически замечает про себя, что второй вохровец Чурилин начинает резко косеть от водки. И верно, закосел, достал пистолет, собрался пускать в расход зека. Довлатов-Алиханов пистолет выбивает, но получает по кумполу пряжкой с напаянным свинцом. Очухивается уже в тюремном лазарете.

В общем, такой вот бред.

А почему бред? Потому что люди легко и просто выскакивают из своих социальных функций, из своих вроде бы обязательных ролей. Ну представьте себе — зона, конвой, вооруженный солдат, бесправный зек, осужденный преступник, срок, закон! При попытке к бегству? Да легко. А они сидят, водку пьянствуют, смеются, потом уже по пьянке начинают друг друга то ли убивать, то ли спасать, то ли вообще неизвестно чем заниматься… Так же просто, как угнать трактор, — застрелить человека. Так же просто, как застрелить человека, — совершить благородный поступок. Зек, сидящий за убийство, может оказаться героем (их таких полно у Довлатова в «Зоне»). Охранник на вышке — милосердным ангелом. Для того, чтобы получить временную, хоть маленькую свободу, надо встать на четвереньки и залаять. Для того, чтобы сесть в тюрьму лет на пять-семь, — просто рассказать анекдот.

Все возможно. Все допустимо. Все в норме. Потому что норма — это все. Все, что существует вокруг.

Феноменология Довлатова, может быть, гораздо важнее, чем все его стилистические приемы, удивительная музыкальность и прочее. Он описал основу всех основ — глубокую народную ненависть ко всякой упорядоченности. К системе, к закону, к управляемости, предсказуемости, к будничности, к дисциплине, к иерархии. Ко всему, что вообще-то говоря, является почвой любой социальной морали. Любого общественного договора.

Мы совершенно не хотим, чтобы наши маленькие дети плевали на пол, ругались матом, подбирали с пола бычки и курили, какали где попало, пробовали водку и даже пиво. Мы видим их — внутри себя — изначально упорядоченными, чистыми, цельными существами. Постигающими (видимо, вместо нас) гармонию мира.