И работа закипела...

Он щелкнул выключателем, уверенно нажал несколько клавиш на верхней панели и снова уселся в кресло. Аппарат зашипел, и из его недр вдруг полился монотонный голос — ни мужской, ни женский:

Ой яя амых естных равил,
Огда не в утку анемог,
Он уажать себя аставил,
И уше ыумать не ог…

— Буквы пропускает, зараза! — Валерий Николаевич ловко снял заднюю крышку машины и что-то подкрутил. — Это она тест прогоняет — «Евгения Онегина» чешет…

С больным сидеть и день, и ночь,
Не отходя ни шагу прочь…

безо всякого выражения гнусавил аппарат.

— Вот так лучше, — изобретатель выключил машину, привинтил заднюю крышку, снова сел в кресло и принялся за кофе.

Павел Степанович осторожно спросил:

— Дорого просите за машину-то?

Валерий Николаевич покачался в кресле.

— Пятьсот, — сказал он решительно. — За такую вещь цена, согласитесь, небольшая.

— Пятьсот? М-м-м… Пятьсот… Вы покажите сперва, как с ней обращаться. Надеюсь, она не только «Онегина» может?

— Да всё что угодно, милейший! «Онегин» — это тест, проверочная программа, если угодно. В основном для коррекции синтезатора речи. Смотрите! — Валерий Николаевич снова включил машину. — Вот этот ряд формирует размер. На белых клавишах были наклеены бумажки с надписями: «Гекз.», «Амфибр.», «Ямб 5-ст.», «Белый»… — Здесь набирается тема. На этих клавишах было написано: «Любовь», «Зима», «Космос», «Родина», «Музыка», «Берёзки»… Некоторые надписи были менее понятны: «Фольк.», «Альп.», «Комс.», «Фант.», «Некро.», «КСП»… — Она и подражать может. Смотрите сюда! Нижний ряд, самый длинный, содержал следующие клавиши: «Маяк.», «Ахмат.», «Блок», «Евт.», «Тютч.», «Пушк. 1», «Пушк. 2», «Пушк. 3», «Кры.», «Сол.» (Соллогуб? Или Солоухин?), «Возн.», «Гомер», «Лерм. 1», «Лерм. 2», «Выс.» (Высоцкий?)… Много было фамилий. С понятным трепетом прочел Павел Степанович на одной из клавиш буквы «Савр.»… — Ну-с, заказывайте! Что будем сочинять?

Павел Степанович растерялся.

— Пускай… Пускай… о любви. Под Лермонтова!

— Под Лермонтова, — Валерий Николаевич нажал клавишу, — о любви…Нажата другая клавиша. — Прошу!

Раздался знакомый шип, и машина грустно произнесла:

Да, были схватки родовые,
Да, говорят, ещё какие…

— Машина несколько своеобразно понимает тему любви, — объяснил изобретатель, — арифметическое устройство выбирает тот или иной оттенок чисто стохастически… БМУ через КШЧ обращается к ПЗУ…

— Кашаче… А морскую тематику она может? — Саврасенков вспомнил свои морские песни. — Скажем, под… этого… под Крылова?

— Морскую, — нажата клавиша, — Крылов, — другая клавиша. — Прошу.

Машина заговорила:

Ш-ш-ш-ш…
Однажды Фок, Бизань и Гроты
Поспорили между собой о том,
Какая мачта главная из них,
Кто больше делает работы,
Кто самый важный в управленье кораблём. «
Я первая, я ближе всех к бушприту,
Сказала мачта Фок, — не будь меня,
Быть кораблю о риф разбиту».
«На нас поболе парусов висит,
Скрипели Гроты,
Пусть далеко от нас бушприт,
Зато полно у нас работы».
На что Бизань им отвечала:
«Я там, где руль, а руль
Всей навигации начало»…
Так люди многие подобны мачтам этим,
Кичатся важностью оне.
Но мы, читатель мой, заметим,
Что в дело каждый вносит вклад на божьем свете,
Что каждый должен положить кирпич в стене,
Иначе был бы наш корабль на дне.

«А что? — подумал Саврасенков. — В общем, вполне… Слегка подработать и…»

Машина неожиданно снова подала голос:

Ш-ш-ш…
Однажды Фок, Бизань и Гроты
Задумали с поклажей воз везти,
Да призадумались,
А сыр во рту держали…
Ш-ш-ш…

Валерий Николаевич удручённо развел руками:

— Подбирает варианты! Эх, мне бы буквопечать…

— Теперь под Блока! — потребовал Саврасенков. Он вошел во вкус. — Под Блока. Прошу!

Ш-ш-ш…
Я послал тебе пива в стакане,
Золотого, как солнце, «Будвар»!

Павел Степанович поёрзал в кресле и поднял глаза. Как и у всякого уважающего себя поэта, над письменным столом Саврасенкова висел портрет стриженого человека с квадратным подбородком, с папиросой, прилипшей к губе.

— Под Маяковского! Что-нибудь… Не знаю… Про роботов!