И сейчас, и всегда

Это дано не каждому, не всем. Но дано ведь... Мы не раз говорили об этом с Пако. Что бы я делал, не будь его? Наложил бы на себя руки? Дикая мысль, а все же... Могло бы не хватить воздуха на каком-нибудь слишком крутом повороте.

Потом воспоминания стали более частыми, я привык к ним, привык погружаться в омут прошлого, уже ждал сна, чтобы возвратиться туда, далеко, далеко...

А потом я женился.

Оля, Оля, лучик мой седой, свет жизни моей, предзакатное мое солнце! Как жили мы с тобой, как мало тепла было у меня и как много у тебя, как удалось нам выйти за пределы самих себя, найти силы!

Сколько с тех пор минуло с нашей свадьбы не помню сейчас, год или два, или пять уже, потому что, наверное, случалось такое не раз... В общем, произошло это далеко не в первый год нашей совместной жизни.

Я проснулся оттого, что ты плакала, вышел из удивительного сна, я будто и не спал вовсе, мы были вместе, я был с тобой, был, а потом проснулся. Могло ли так случиться? Пожалуй, могло, только много ли мы знаем о себе, пока что-нибудь не стрясется, пока какую-нибудь невеселую штуку не выкинет жизнь. Это уж потом мы все видим, все знаем...

— Андрий, Андрийка! — Боже, как ты плакала тогда. — Андрийка, я так тебя люблю, я мечтала всегда о таких поцелуях, о таких твоих объятиях, о такой твоей любви... Только ночью ты мог на мгновение стать таким — только моим! — и я думала: жизнь поломала его, а я вылечу, я верну его самому себе, я научу его быть свободным и днем. Я мечтала отозваться в тебе. А теперь вижу, все напрасно! Не меня ты обнимаешь ночью, не меня целуешь так нежно и горячо, не меня ласкаешь, — где же прячется в тебе эта нежность, эта сила, где и для кого — нет, только не для меня! Сейчас я уже знаю, не для меня. Это ее тень приходит в твой сон, это она возвращается в жизнь через столько лет... Боже мой, она победила смерть! Я даже не знаю, какой она была, я ничего о ней не знаю. Ее нет, но она жива. И этот твой Пако, вечное воспоминание, я начинаю ненавидеть его, этот вечный укор, это постоянное напоминание о ней, эти его глаза, ты говорил, как у нее, я не могу на него смотреть, он все знает о тебе, он все видел, он жил твоей жизнью и теперь рядом с тобой! А я опоздала, я опоздала, опоздала... Что мне делать, если я так тебя люблю, а ты не можешь расстаться с ее тенью?

Я пытался успокоить ее:

— Что ты, Оля, тебе показалось. То было давно, ты у меня единственная, никого нет больше и не может быть. Только ты, у нас дети, наше общее продолжение...

— Дети? Когда они вырастут, что я скажу им? Ваш отец спит со мной, а думает о другой, вы не по любви рождены, а по недоразумению, по чистой случайности, равнодушию...

Во мне закипало раздражение, нет, не раздражение, это поднималась слепая неприязнь к ее словам, к их неправде и к их конечной правде, к беспощадности их и горькой несправедливости, ко всему вместе, о чем, казалось мне, не надо было, нельзя, не стоило сейчас говорить...

— Хватит, — сказал я. И она сразу замолчала. — Хватит. Иначе будет хуже. То, что ты сказала, неправда. Если и есть во всем этом что-то, то только полправды, а значит, нет ничего. Успокойся, завтра поговорим обо всем трезво. Все поставим на свои места. Все будет хорошо.

Мне трудно было говорить. Я встал и начал одеваться.

— Ты куда? — спросила она встревоженно, боясь, наверное, последствий своего взрыва. Но теперь я не мог остановиться.

— Пойду подышу свежим воздухом, да и на работу скоро. Сколько сейчас? О, уже четыре, тем более пора...

— Я пойду с тобой.

— Нет.

— Пожалуйста, Андрий, пожалуйста!

— Нет.

Я вышел, постоял немного во дворе, потом сел в свой газик, завел мотор. Ольга услышала шум машины и вышла из дома. Она стояла на пороге с непокрытой головой, волны густых белокурых волос растекались по плечам. В одной рубашке она остановилась на пороге, не пошла во двор, только стояла на пороге и смотрела на меня. Я сидел в машине, не поворачивая головы, я не смотрел на нее, но хорошо видел, и она знала, что я вижу ее, и ждала, надеялась, что окликну, но это было выше моих сил... Я видел, как красива Ольга, как губы ее уродуются жалкой складкой, как заплаканные серые глаза напрасно пытаются поймать мой взгляд. Я все видел, но думал и о том, что в моторе надо сменить масло, что левая дверца плохо закрывается, что вообще не мешало бы сменить машину, облезшую, ремонтированную бессчетное число раз, и о том, что, несмотря на все, я люблю эту машину чуть ли не как близкого человека, ведь она у меня уже около десятка лет и служит хорошо, а дверцу можно подтянуть, поставить новую пружину, и все. На ней на охоту как на проверенном коне. Может, надо купить «Жигули» для Ольги и ребят. Может быть...