И сердца боль

Письмо походило на завуалированное слезное прощание. Он перечитал его еще раз. В душе пустота и отчаяние. Она все поняла. Она все чувствовала. И приняла решение. Сама. Избавив его от мучительного выбора, от изломанной судьбы, которую готовила ему мать в случае неповиновения. Мать «подсчитала» его «убытки» с бескомпромиссностью жесткого и ловкого игрока, не оставляющего никаких надежд тем, кто садится играть с ним за одним столом.

И сегодняшний его визит к Оле — не есть ли отчаянная попытка сделать «хорошую мину при плохой игре»? Ведь он намеревался говорить с ней о том, что она сделала без его слов.

Андрей чувствовал себя последним негодяем, мерзавцем, предавшим и ее, и свои лучшие чувства, как только возникли первые реальные проблемы. Медленно, но верно он терял самоуважение к себе. И от этого было еще больнее.

Андрей не мог все так оставить. Не мог… И поэтому помчался домой собирать вещи.

31

Ни матери, ни отца дома не было. Он снова наспех собрал сумку и опять отправился в Минск.

Бабушка Оли жила в Млыновке, где-то под Осиповичами. Адрес у Андрея был — расторопный Пешков постарался.

За время болезни Андрей похудел, осунулся и чувствовал, что тело еще не оправилось после болезни, все еще таилась в нем предательская слабость, усугубляемая жарой и необходимостью активного действия.

Зачем он снова ехал к Оле, он не знал. Не хотел об этом думать, положившись на обстоятельства. Его мысли текли в некоем абстрактном направлении. Какая-то лихорадочная мешанина слов, мечтаний, надежд, воспоминаний и откровенных глупостей вертелась у него в голове всю дорогу. И он никак не мог избавиться от нее. Андрей не мог спать, не мог нормально есть. Голова, казалось, вот-вот раздуется, как воздушный шарик, и лопнет, обдав окружающих своим содержимым. Какой-то человек, сосед по купе, заметив, что с ним что-то не в порядке, предложил воду и свою помощь, но Андрей только покачал головой.

Потом была пересадка в Минске на Осиповичскую электричку, набитую народом. Андрею повезло устроиться у маленького окна, и слабый ветерок достигал его разгоряченного лица.

За окном мелькали деревья и домики.

Андрею было плохо. И не только душевно. Но он верил, что как только увидит Олю, все пройдет, к нему вернется былая непоколебимая решимость вынести вместе с ней все.

А мать? Нет, он ее не ненавидел. Андрей лишь испытывал чувство досады и обиды, но никак не ненависть. Горькое сожаление мучило его. Сожаление о том, что мать не поняла тех чувств, которые он испытывал к Оле.

Андрей вышел в Млыновке поздно вечером. Над перроном горели фонари.

Куда идти, он не имел ни малейшего понятия. От перрона шла дорожка через сосновый лесок. И где-то там, на фоне пылающего закатного неба, виднелись огоньки жилых домов.

Вдыхая свежий ночной воздух, Андрей двинулся по тропинке. Вокруг надрывались в неудержимом стрекоте цикады. Вдали слышался лай собак.

Рядом с Андреем шли люди, которые, как и он, тоже сошли с электрички.

Андрей обратился к двум женщинам, которые несли огромные сумки с продуктами и тихо переговаривались.

— Вы не подскажете, где улица Советская?

— Ой, Мария! — воскликнула полная, обращаясь к своей долговязой спутнице. — Ты ж на Советской? Вот, с женщиной пойдете, она вам все покажет.

Потом обе женщины шли молча, видимо стесняясь присутствия Андрея, но продолжили спустя время прерванный разговор о теплицах, видах на урожай картошки и о какой-то «дурковатой Лидке».

Вскоре полная, попрощавшись, скрылась в темном переулке. Андрей пошел за высокой худой женщиной.

Чтобы хоть как-то отблагодарить ее за помощь, предложил поднести ее тяжелую сумку. Тетка обрадованно передала ему одну ручку сумки, и они понесли ношу вместе.

— А вам кого на Советской нужно? Я всех знаю.

— 15-й дом. Филипович.

— А-а-а! Так это тетку Зою! Ее хата в конце улицы. Там сразу дорога в лесосеку сворачивает, так ее — угловая, справа, как идти. А кто вы будете?

Андрей не ожидал вопроса и немного растерялся.

— Я, вообще-то, к Оле…

— А-а-а, — многозначительно протянула тетка и замолчала.

Дорога была пыльная, но без ухабов и выбоин. На белеющей пыли хорошо виднелись темные круги свежих коровьих лепешек, и они осторожно их обходили. По краям дороги, у заборов и палисадников, темнела росная трава. За заборами на них лаяли псы.

— От, окаянные! — с веселой злостью сказала женщина. — Вот у Шэрых кобель, паскуда такая! Идешь — тихонько сидит. Проходишь рядом, как гаркнет — аж сердце из грудей выскакивает! И падпильнует же, гад! Во, я и пришла, спасибо, хлопчык! А ты далей, далей, до самого конца улицы иди. Ага!

Андрей поблагодарил женщину и ушел в темноту, облаиваемый дворовыми псами, буквально спиной чувствуя, как она стояла у калитки и все смотрела ему вслед.

Угловой дом он нашел быстро. Окна, до половины закрытые белоснежными занавесками, уютно светились.

Андрей без сил опустился на скамейку перед палисадником. Перевел дыхание. Но сердце, бешено стучавшее в груди, унять не получалось.