И скоро день

В этот момент я любовалась проворными движениями ее иглы, настолько мастерски она вышивала легкую ткань, напоминающую мне своей легкостью облако. Когда она высказала свое предложение, я громко рассмеялась. Моим последним произведением искусства был свитер, который я связала для Майка. Мне пришлось распускать его трижды, прежде чем у меня получилось что-то путное. Она неодобрительно и несколько изумленно посмотрела на меня, после чего я поспешила объяснить свое возмутительное поведение.

— У меня непослушные пальцы, когда дело касается рукоделия. Я знаю, что это весьма распространенное занятие. Почти все мои подруги вышивают, вяжут, кто-то плетет кружева. В свое время я перепробовала себя практически во всем, однако оказалась ни к чему не способна.

— Но ведь, насколько я поняла, вы воспитывались в школе при монастыре?

Я воспитывалась при монастыре? Да наши сестры были счастливы, когда ни одна из воспитанниц не забеременела или не была арестована за употребление наркотиков, — такие годы можно было подсчитать по пальцам. Я представила сестру Урсулу, постукивающую по столу своей длинной указкой и пытающуюся объяснить скромным девочкам новый урок. Девочки настолько малы, что макушки их едва достают до алтаря. Затем картина, нарисованная моим воображением, померкла.

— Это не совсем точно, — уклончиво заметила я. — Все было немного не так, как вы себе представляете.

— Но ведь вас должны были учить хотя бы азам рукоделия. Это весьма полезное занятие для дальнейшей жизни.

— Не могу не согласиться с вами: я просто оказалась неспособной ко всем этим премудростям. — Я постаралась рассмотреть, над чем она трудилась. Маргаритки? Белые стебельки на белом муслине с зелеными стебельками и листиками...

— Никогда не поздно научиться. — Графиня отложила вышивание в сторону и полезла в корзинку. — Позвольте мне показать вам несколько основных приемов.

Она достала иголку с ярко-красными нитками — белое на белом не давало возможности увидеть детали — и начала учить меня азам вышивания. Я была более чем неуклюжа. Наконец-то я поняла, над чем она трудится с таким старанием. Это была покрытая замысловатой вышивкой длинная крестильная рубашка для новорожденного.

* * *

Слава Богу, что на свете существует Марк Твен. Вид этого крошечного белого наряда пробил так тщательно возведенную мной стену самозащиты, это платьишко превратило меня в низкого и жестокого человека, нечестными методами втершегося в доверие к незнакомым людям. После этого мне оставалось только извиниться перед графиней и подняться в свою комнату, чтобы наедине разобраться в себе. В комнате на глаза мне попалась книга — в этот момент мне было совершенно безразлично, какая именно, любая была спасением от обуревавших меня мыслей.

Лучшего выбора я не смогла бы сделать, даже зная содержание всех книг, купленных мной сегодня: мне попалось «Незнакомое зарубежье». Жизнерадостные заметки Сэмюэля Клеменса[2] не могли никого оставить равнодушным. Его веселая энергия была мне сейчас совершенно необходима. «На этом мое терпение иссякло, и я мог лишь продолжать портить настроение всем тем, с кем мне приходилось иметь дело», — писал он, нападая на католическую церковь за то, что она возводила величественные храмы в то время, как бедняки толпами умирали на улицах от голода и холода. "Они построили огромный мавзолей во Флоренции для восхваления Господа Нашего и Спасителя, а также семейства Медичи. Это звучит кощунственно, но ведь это чистая правда... "

Читая дальше, я просто не могла удержаться от смеха, и это продолжалось до тех пор, пока я, наконец, не почувствовала, что засыпаю. Выключая свет, я чувствовала себя спокойно. Для себя я решила, что крошечное одеяние, над которым корпела Франческа, служит еще одним примером аристократического снобизма. Она вышивает белое платьице для будущего отпрыска семейства Морандини, но ей и в голову не пришло провести несколько минут рядом с заброшенным ребенком, умирающим от голода, и потратить на него хотя бы мизерную сумму.

В эту ночь мне снился сон — тот же самый, который преследовал меня в последние несколько месяцев. Окружающая обстановка и некоторые детали могли варьироваться, но основная идея всегда оставалась неизменной. Я искала Барта. Все вокруг уверяли меня, что он мертв, но я была твердо уверена в обратном. Он был жив, я просто никак не могла разыскать его. Барт был узником, охраняемым одетой в униформу стражей с закрытыми лицами; он был в больнице с диагнозом «обширная амнезия»; он летел на самолете, которому угрожали невероятные опасности: извержение вулкана, гигантская волна, убийца-террорист. Я следовала за ним во мраке темных закоулков своего сна, иногда сумрак рассеивался ровно настолько, чтобы я могла заметить блеск сверкающих серых глаз или услышать эхо раскатов смеха. Но я никак не могла обнаружить Барта. Я не могла прикоснуться к нему. Когда же я просыпалась, у меня всегда была мокрая от слез подушка, я чувствовала себя усталой до такой степени, будто я и в самом деле гонялась за ним всю эту долгую ночь, которой не было конца.