И слух ласкает сабель звон

— Дело в том, что профессор подозревается нами в сотрудничестве с британцами. А тут еще русские… Вы уверены в Гитлере?

— Хм… Вот оно что! — задумался капитан. — Дело в том, что профессор вполне мог догадаться о том, какая миссия предстоит ефрейтору. Ведь тогда на банкете у нас и шел об этом разговор. Впрочем, что ж, я всегда могу отыскать другого человека.

— Наверное, не стоит этого делать по той же причине, по которой мы пока не трогаем профессора Вайса вместе с его ассистентом, — улыбнулся фон Репель. — Британцы всецело доверяют информации, полученной от них. Вы можете сделать так, чтобы профессор убедился, что именно Гитлер будет связным-курьером, перевозящим информацию, касающуюся вылетов цеппелинов и целей бомбежек?

— Это несложно, — пообещал капитан, — во время банкета у нас с профессором завязались вполне дружеские отношения. Как-нибудь просто упомяну, куда попал на службу его протеже.

— Кстати, вызвать сюда этого ефрейтора, — приказал Мольтке. — Сейчас я с ним и поговорю.

Появившийся через пять минут Гитлер выглядел потрясенным оказанным ему вниманием. В ходе короткой беседы выяснилось, что Адольф несказанно рад послужить величию родины.

— Теперь вы поступаете в распоряжение генштаба, — объявил о своем решении Мольтке.

— Служу Германии! — Адольф был счастлив.

— Вы свободны, — сухо закончил начальник генштаба.

— Этот ефрейтор — полный идиот, — заключил генерал, закончив совещание и оставшись наедине со Штрассером. — Но это и хорошо. А теперь, капитан, обговорим кое-какие детали.

ГЛАВА 26

— Хорошо идет колясочка, — одобрительно отозвался Кураев, наблюдая за тем, как репортер правит лошадками по проселочной дороге. — Мне это напоминает времена минувшие. Как сейчас вспомню, так сердце просто кровью обливается. Весна четырнадцатого года. Представьте себе, поручик: май месяц… Какая тогда была погода, боже мой! Если бы захотел, нарочно не придумал бы. Подмосковное поместье. Тогда я увлекся одной помещицей. И вот мы на подобной колясочке, только получше, конечно, разъезжаем перед обедом. Она от меня не отлипает, боится потерять…

Голицын же, покусывая травинку, рассуждал о дальнейших ходах в этой игре, становившейся все более сложной и запутанной. Несмотря на вторую половину осени, погода была теплой. В такую погоду думать о войне не хотелось, но ничего другого не оставалось.

Санин молчал, также погруженный в раздумья. От всех перенесенных волнений и переживаний ему иногда казалось, что все происходящее — какой-то сон.

Наконец Голицын прервал свое задумчивое молчание:

— Ну что же, пора нам положить конец путешествию на этом удобном, но сейчас уже ненужном средстве передвижения. Тем более что мы уже неподалеку от Кельна.

— Вы думаете? — спросил ротмистр, понимая, что тот имеет в виду.

— Естественно.

— Остановите, Санин.

— Это почему? — нервно дернул головой репортер, поворачиваясь назад. — Что-то я вас не понимаю, поручик. Зачем нам бросать такой удобный экипаж, ведь за нами нет никакой погони? Это же неразумно. Да мы за короткое время сможем добраться до Кельна, а там уже можно все сделать, как мы захотим.

— Все очень просто, — пояснил Голицын. — Если вы это не понимаете, то я вам объясню. Дальше ехать опасно, наверняка уже ищут людей, разъезжающих в таком вот экипаже. Нет, может быть, вы желаете снова оказаться в руках немцев, тогда пожалуйста. — Говоря это, он хлестнул лошадей, и коляска тронулась, на этот раз без седоков.

Репортер, вспомнив свое недавнее пребывание в этих самых «руках», тяжело вздохнул и поплелся за удаляющимися офицерами, поминутно оглядываясь на оставленный и опустевший экипаж, удалявшийся по дороге. Вскоре лошади с коляской исчезли из поля зрения.

— Ну, хорошо, а куда же мы пойдем? — продолжал ныть Санин. — У вас хоть есть какой-то план?

— Вот туда мы и направляемся, — указал Голицын на черепичные крыши зданий фермы, выглядывающие из-за холма.

— А какого черта мы должны таскать с собой этого нытика? — пробурчал Кураев. — У меня нет никакого желания иметь при себе балласт. Я предлагаю его вообще оставить здесь, пускай сам выбирается. Тем более, поручик, у нас задание. Мы не можем рисковать — он же в любой момент утопит нас. Освободили его — и хватит, от него одни неприятности. Он меня вообще раздражает до крайности. Хлипкий человечек.

— Может, не стоит? — Голицын был настроен более великодушно. — Все-таки наш соотечественник, как-то некрасиво отдавать его на растерзание тевтонам. Мы ведь русские офицеры, ротмистр. Давайте будем снисходительны.

— Тоже мне, соотечественник, — проворчал Кураев. — У меня от него голова болит.

Шедший позади репортер периодически отставал, но снова забегал вперед, пытаясь приноровиться к широким шагам офицеров.

— А кто потом будет живописать о ваших подвигах? — подлизываясь, вставил он.

— Эх, Санин! Если бы все было так просто, как это пишется в ваших газетенках. Подвиги еще надо совершить. Пока мы только спасаем свои жизни, — заметил Голицын.

— Нет, ну я ведь вижу, что это на самом деле…

— Заткнись! — посоветовал Кураев. — И без тебя тошно.