И смешно и грустно

Позволь признаться мне, моя душа!
Вчера поспорил с юным Купидоном,
Что без его молитв тебя влюбленной
Смогу я сделать сам без лишнего труда.

Он не поверил мне и, шумно веселясь,

Побился об заклад на лук златой и стрелы,
Что мне с той девой неприступно-смелой
Не совладать — а хоть бы смерклись небеса!

Глупец стрелы своей палящий солнцем луч

В тебя рукой уверенной направил и пустил,
Но тот от стана твоего беззвучно отскочил,
Взор ангельский подернув тенью черных туч.

И Купидон, не признавая пораженья своего,

Все целил той стрелой в тебя еще стократно,
Но солнца луч к нему летел стократ обратно,
Глупцу сиянья жаром обжигая руку и чело.

Но вот я взял тот лук с блестящей тетивой,

И яркую стрелу, что неземной любови полна,
Отпустил, и вдруг она, против желаний Купидона,
Души твоей гранит разбила Света и Любви волной.

И только перышки лебяжьи, что опереньем

Несущему Любовь лучу досель всегда служили,
Вокруг тебя неторопливо-сонно закружили…

— Вот на этом месте я и застрял… Как-то не идет дальше…, — чуть расстроено сказал Евгений Михайлович.

— Творческие муки, значит… Ну, вы поэт, вы и думайте, но про переводы всё-таки не забывайте… Удачи вам в творчестве. До свиданья, — сухо попрощалась Вера, не дав никакой оценки прочитанному стихотворению.

Утром пыталась проваляться в кровати хотя бы до одиннадцати. Ничего из этого не вышло — многолетняя привычка вставать рано дала о себе знать. Выпив чашку кофе, вышла на лоджию, потянулась; посмотрев на ясное небо и редкие облака, задумалась: «С этим финансовым кризисом, похоже, скоро часто будет появляться свободное время — а девать его куда? Надо хоть какое-то занятие себе придумать. Вон, и переводчик этот в свободное время стихи сочиняет…».

Еще раз взглянув на облака, вспомнила из уроков природоведения их название: перистые.

«Перистые облака… а вчера ведь Нестеров читал стихи. И про перышки там от стрелы, и про женщину с каменным сердцем. Стихотворение у него так и осталось незаконченным… Любопытно бы узнать, что же будет дальше… хотя дальше он и сам не знает…» — вспоминала вчерашний разговор Вера. — «А я, кажется, поняла, как их надо дописать!» Не удержавшись, взяла телефон и быстро набрала его номер.

— Знаете, Евгений Михайлович, мне ваши стихи очень понравились, не понимаю, почему вы не можете их закончить? Последние четверостишия можно переписать так, чтобы у неё эти перышки всё-таки в сердце остались, и тогда она в него влюбится! Я так думаю…

— Да что вы говорите? — засмеялся Евгений Михайлович.

Краска бросилась в лицо, и Вера в эту секунду почувствовала себя глупой пятнадцатилетней девчонкой. По крайней мере, так показалось ей из-за его иронического смеха. Разозлившись уже на себя, сбросив звонок, кинула трубку на диван.

«Смеется еще надо мной! Тоже мне поэт…» — стало почему-то обидно, в душе вспыхнула злость и, не зная, на ком ее выместить, столкнула на пол ни в чем не повинный телефон.

Настроение было испорчено; она походила бесцельно по квартире из комнаты в комнату, но так и не нашла себе занятие. Решила ехать к себе в офис.

Вышла из дома, завела автомобиль и скоро уже была в своей фирме. Пройдя мимо пустых комнат, вошла в кабинет. Усевшись в кресло, увидела ту злосчастную надпись в ежедневнике. Опять вспомнился иронический смех Нестерова.

— Слышь, Тань, а этот Евгений, твой протеже, которого ты привела… — спросила Вера, позвонив к подруге.

— Переводчик, что ли?

— Да, я про него говорю. Кто он такой вообще? У него семья-то есть?

— Раньше была, но конкретно не спрашивала, а тебе это зачем?

— Договор с ним прервать хочу… другого возьму… вон, студентов сколько… — голос Веры начал дрожать.

— Верка! Да что с тобой?! Что случилось? При чем тут он? Семья его?

— Да ни при чем… ходит три года в одной той же куртке… бесит он меня…

— Вера, ничего не понимаю — при чем тут куртка?

— При том… все, пока…

Сидеть абсолютно одной в офисе оказалось еще скучнее. Решила ехать опять домой, благо личный автомобиль позволял перемещаться хоть куда и в любое время.